— Кржижановский, выдаст? — непонимающе уставился на Черехова Шинкевич. — Да с чего вы взяли, что мы ему вообще будем говорить, зачем нам нужна эта дрезина? Ну я попрошу её… — замялся Шинкевич, — отвезти что-нибудь в заимку! Какой-нибудь, я не знаю, хлам, мало ли у меня дома хлама?
Хлама, Черехов знал, у Шинкевича дома, в наскоро возведённой при строительстве железной дороги продуваемой всеми ветрами пристанционной халупе, действительно было до потолка. Разумеется, не сам он успел накопить все эти бесконечные поломанные лыжи, венские стулья с проломанными сиденьями, ящики с трафаретами "Fragile" и непонятным содержанием и гордо высившийся в центре хаты на треноге теодолит с выбитыми линзами — всё это было оставлено предыдущим обходчиком, а до него — строителями транссибирского пути, окончившими участок пару лет назад, как раз перед тем, как в Алзамай на ссыльное поселение перевели Черехова.
— Ну вот! — запальчиво продолжал Шинкевич. — Я Робеспьерычу скажу: лошади у меня нет, нанимать денег тоже нет, везти там… что-нибудь! — надо! Вот, пускай гонит дрезину со следующим поездом на прицепе. Потом, дескать, со встречным отдам. И Кржижановский получается совершенно не при чём: мы его, знаете, обманули. Мы его, — Шинкевич сделал восторженный жест, — сыграли втёмную! И конечно, Алексей Николаевич, конечно, ко-не-чно-же я не собираюсь оставаться в этой дыре ни минуты после того, как мы разделаемся с Семёном.