Кажется, Петя Гамов был откуда-то из-под Калуги.
Рос в крестьянской семье, обучен был вождению трактора и грузовика, слыл неплохим механиком, да и вообще рукастым малым: колодку подлатать или на винтовке ложе обновить.
Хороший парень.
Был.
Сколько таких глаголов прошедшего времени придется ещё поставить Толмачёву напротив своих бойцов? Сколько ещё людей в принципе умрёт безымянными жертвами его или вражеских пуль?
Сколько ещё терпеть эту боль, с которой ничего нельзя сделать?
"Повезло тебе, не повезло ему".
"На его месте мог быть и ты".
"Лучшие уходят первыми".
Он так поднаторел в этих успокоительных заупокойных фразах-эпитафиях, что порой был готов и сам поверить в эту ложь, ведь на её дне, тонким осадком, белёсым налётом всегда была и другая, куда более мерзкая и гнилая мысль.
"Хорошо, что не меня".
Глотнул разбавленного спирта: глотка зажглась едким пламенем "люстр" на водной гладью реки. И больно горлу, и, наоборот, душу отводит на секунду-другую, хоть какой-то покой обещая.
Обман, конечно, но что делать?
Война.
— Давай, ребяты, подставляйте кружки: помянем Петю и Серёжу, как полагается, - Толмачев разлил с Валиулиным свои "наградные" тонкой струйкой - каждому по чуть-чуть.
— Они были славными бойцами советской армии...
"Не уберёг"
— Хорошими парнями и друзьями...
"Похоронки писать родным"
— И пали в борьбе с проклятой мразью фашистского ярма...
"Или по моей глупости?"
— Смертью простых солдат, сражавшихся за свою Родину. Запомним их.
Допил остатки. Вытряхнул кружку. Обвёл взглядом всех.
Оставил бойцов молча и направился к ротному: ему хотелось услышать, что за фашист стоил жизни двум бойцам и когда ждать молодняк в его отделение - сейчас война продолжалась, а муки совести и душевная боль...
Они придут сильно позже, вырывая из бесспокойного сна цепкими лапами липкого страха.