Теперь Питер взвешивал, следует ли бросать «Доброму Харону» открытый вызов, если исходить из конструктивных побуждений. И, если да, какие плоды принесёт лобовая атака. С одной стороны, найдя и изучив транспортные листы, он выяснил бы, куда перевезли отца Найджела. Фактически, эта информация могла поставить точку в долгих размышлениях на тему предал их Найджел перед смертью или нет. С другой, это означало тревогу в стане Джованни. С третьей, такой шаг играл на руку тем, кто организовал убийство Линдерса. С четвёртой, неосторожная гибель Питера нанесла бы урон интересам мистера Пиклза. С пятой, шансы найти стройную и аккуратную электронную ведомость в похоронном бюро гуль оценивал как средние. Очень средние. Критически средние.
Возле Клифф-драйв, с которой океан просматривался до самого горизонта во всём великолепии, Босс решил, что обвинить мистера Пиклза в акте немотивированной агрессии по отношению к Клану Джованни достаточно трудно: в ответ тот предоставит записи из дома на Кэмпхор-плейс, а знатоки Традиций и Дисциплин скажут своё слово. Не было сомнений, что ни один и не два толкователя указали бы на искусство венецианских некромантов. Следовательно, политическое оправдание такому шагу могло бы найтись. Кроме того, сейчас Гончие держали под наблюдением все ключевые точки Клана: особняк, юридическую контору Бениссио и квартиру на Гарден-стрит. Тревога в «Хароне» могла бы стать неплохой пробой сил, поскольку тогда Питер узнал бы, как быстро и в каких масштабах Джованни отреагируют на опасность.
Итого: основания для силовых действий имелись, но оставалось неясно, как именно двигаться дальше — ведь Питер не знал точно, что он может и должен найти. Сейчас Босс играл вслепую, не зная собственный второй шаг. В мире тонкой политики такая неосмотрительность губит быстрее, чем язва желудка.
В конце концов Питер обратился к другим мыслителям прошлого. Вместо мудрого Миямото его советником стал пират Эдвард Тич по прозвищу Чёрная Борода. Создавая образ кровожадного гиганта с пылающими в волосах фитилями, Тич говорил: «Любезность покоряет трусов и овец. Но стань дьяволом, и тогда ты увидишь, как содрогнутся храбрые сердца».
«Пусть сегодня», — решился двадцатилетний гуль, проезжая мимо рекламы клубничного суфле, — «Камарилья станет дьяволом. Пусть посчитают, что алчность мистера Пиклза давно уничтожила остатки его рассудка. И пусть сами делают второй шаг».