Это был тот случай, когда про полет человека не говорят "как мешок с дерьмом". Джер полетел почти красиво. Откуда-то возникла аналогия с ракетой, которая пошла по наклонной направляющей, и вроде как вышла на режим, но потеряла ориентацию, закружилась и упала на землю, оставив в небе шлейф дыма и устроив на земле настоящую геенну огненную. Ну, поскольку Уилсон не был легковоспламеняющимся, дыма и огня не было, так что от себя он оставил только столб пыли и воспоминание.
Его било, поднимало и било вновь, каждый раз прикладывая с адской болью, отчетливо слышимым хрустом, залепляя песком глаза, нос и рот, било об острые камни, о невероятно жесткий песок и части пистолет-пулемета, душило отсутствием воздуха и ремнем пистолет-пулемета, очень вовремя застрявшего на шее, заливало самые чувствительные места соленым, буквально разъедающим раны потом и чем-то еще теплым, металлическим на вкус, но совсем не приятным и даже страшным, красящим в красно-коричневый цвет рубашку и штаны, лицо и руки, да и местность по ходу движения.
Сказать, что было невероятно больно - все равно что сказать "игрок забил гол, потому что попал в ворота". Единственная попытка сделать что-то серьезное, кроме шевеления пальцами и челюстью, на секунду вышибла сознание. И лучше бы оно не возвращалось. Даже дышать было тяжело - внутри что-то скрипело со звуком, похожим на звук стирания металла, булькало, хрипело.
Думалось - а вот бы щас умереть. Прямо щас так быстренько истечь кровью и брыкнуться, пока тебя не нашла местная фауна и не начала отгрызать конечности еще на живую. Или еще разок дернуться, чтобы сознание потерялось совсем, да и никогда не вернулось. А то щас набегут зверушки, начнут кушать. Джерри будет больно, будет орать, орать нечеловечески, разрывая связки и быстро-быстро перебирая культями. А зверушкам будет похуй - у них тут 80 килограмм свежего мяса. Ну, не 80, за последние пару дней Джерри скинул как минимум десятку, да и кости там еще всякие. Ну все равно много.
Как всякий молодой юноша (в нравственном развитии Уилсон явно запоздал), не видавший больших... кхм-кхм, и, вдобавок, мечтающий о великом, Джерри не мог не мечтать, какой была бы идеальная смерть. Точнее, не смерть, а уже мир после него. Ну, и как всякий молодой юноша, мечтающий о великом, он был не оригинален. Вот его несут люди с большими... кхм, орденскими планками. Мама рыдает, отец вроде держится, но постоянно подмахивает лицо от слезинок, всякие люди вокруг стоят. Обязательно должна быть любимая женщина, которая, может, и рыдает не так сильно, как мама, но почему-то обязательно подвывает. И вот он такой плывет, лицо белое-белое, как первый снег, но красивое, с ярко-красными губами, без вечных мешков под глазами, прямые, сука, уши, а не как бык поссал...
Свои роли в данном событии на мгновение заняли Ким, Жнец и Риса соответственно, и почему-то стало дико смешно. Ким явно не подходила на роль рыдающей мамаши, было ощущение, что она уже родилась такой, в куртке с пришпиленными обрывками лент, с сигаретой во рту, обрезая слова, как потрепанный жизнью командир взвода. Капитан скорее бы сказал что-то, заканчивающееся на "-удак" с выражением лица, с каким провожают автобус ненужного маршрута. И даже Риса, которая была вполне себе в его вкусе, никак не представлялась стоящей на коленях, подвывая что-то про вечную любовь и всякое такое.
Он так и лежал - все лицо в сплошном песке, не считая двух полосок от слез (парни, конечно, не плачут, но было очень больно) и какая-то подкупающая своим младенчеством робкая улыбка. Интересно, ему все-таки как-то обеспечат вечную стоянку, или так и оставят на съедение, чтобы другим неповадно было глупо подыхать? Надо было все-таки поинтересоваться, но сейчас уже, вроде и не зачем, все равно скоро узнаем на собственной шкуре. Явно холодало, ветер задувал под одежду, но тут уж ничего не поделаешь.
Послышался шелест песка. Это, конечно, Смерть наконец-то пришла за ним. Она сделала Джерри одолжение, но он свою возможность почти бездарно просрал. Ну и поделом. А вообще, на самом деле, умирать не так уж и страшно, если ты прямо хочешь, по-настоящему. Какие-то легкие, нежные, даже немного возбуждающие прикосновения. Вот она его изящно и легко поднимает, как родного сына. И ему не больно и не страшно, а как-то даже приятно и чуть-чуть тепло, и если бы он знал - он бы со спокойной душой предался бы ей еще неделю назад, лежа в камере. Вспомнилось совсем-совсем детство, мама его носит на руках, не качает и не трясет, а нежно держит на руках. Еще чуть-чуть - и они снова увидятся.
И тут его, мирно улыбающегося и уже не плачущего, словно наотмашь ударили молотком по затылку. Вернулось все - стальной потолок, грохот моторного отделения, новые старые знакомые лица, адская боль в ноге, не движущаяся рука, пустота в ребрах... Он разбирал какие-то отдельные слова типа "перелом", "ребро", "вывих", "нож", "гусеница". Несколько острых припадков боли, словно его проткнули штыком - и он вернулся в бренный мир совсем, кое-как составлял слышимые предложения, ориентировался в пространстве и даже что-то отвечал сам.
Пока ехали, он лежал, корчил рожи от постепенно утихающей боли и опять сам себя разъедал. Остро воспринимающему всякую критику, даже выдуманную собой, Джерри стало невероятно стыдно. Он сейчас подвел всех, не сумев сделать, как надо, и теперь лежит тут бесполезным грузом, и на него изводят медикаменты, силы и время. Где-то рядом лежала Ким, куда более нужная, умная и смелая, грозила не вернуться, а тут зачем-то возятся с ним, таким же нужным, как коробка со всяким хламом, который давно не нужен, но он зачем-то занимает место на антресолях и мешает остальным вещам, которые не держаться и вываливаются с верхотуры.
Где-то снаружи с отчаянием повизгивала свинья, и Джерри отвлекся, потому что ему неожиданно стало жалко животину. Человек, конечно, венец творения, вершина пищевой цепочки и всякое такое, но причем тут этот свинтус? Уж лучше бы оставили сородичам на съедение, раз уж забрали Уилсона, ну или хотя бы прирезали, чтобы не хрюкал. В итоге Джерри все-таки провалился в сон, полный хрюкающих людей, свиней с гусеницами, людей, истекающих кровью, автоматов, стреляющих конфетти...
Неожиданно выяснилось, что они приехали, и Джерри снова стал корчить из себя убогого, которого легче и нужнее выбросить за борт. Всем своим видом выражая вселенский стыд, он уцелевшей рукой прикрыл глаза, как собака, которая думает, что если она не видит разозленного хозяина, то и ее не видно. Он очень надеялся, что все полезут разминать затекшие конечности, дышать свежим воздухом и хоть на какое-то время забудут про него. К тому же изнутри что-то очень по-собачьи завыло, а Джер собак, как известно, побаивался, и сейчас был не настроен общаться даже с ними, не то что с людьми. Лежал и смотрел в ладонь. Может, все подумают, что он спит?