КомпАс милонги будто пробудил старого сыча от летаргического сна. Старик заморгал, встрепетнулся, подался вперед, раздувая ноздри.
До того всю танду он сидел почти неподвижно, взглядом из-под усталых век обводя танцующих, изредка причмокивая губами и скалясь на чей-то удачный шаг или хорошую фигуру и конечно не отказывая себе в удовольствии любоваться дамскими ножками, бесстыдно выставленными на показ модными фасонами туфель или чопорно прикрытыми по всей длине ступни классическими моделями. И, конечно, весь театр, разворачивающися в ронде он не упускал так же, и хоть маска чуть надменного нарочито ленивого безразличия не сползала с его лица, как комар, воткнувший жало в горячее полнокровное тело, он тянул и тянул те страсти, что плескались вокруг.
Довольные, подбадривающие возгласы, щедрые хлопки певцу и музыкантам, подмигивание официантке и он вновь готов пасть в полудрему,... но озорная пробежка пальцев бандонеониста по клавишам совершает с ним волшебную метаморфозу — широченная улыбка прорезает его морщины, глаза открывются, носок штиблета уже отбивает синкопу, а взгляд стреляет вокруг — говоря откровенно ему не очень важно, с кем сейчас танцевать, главное, чтобы этот озорной ритм заводил даму так же, как и его.