Соль возвращается в зал, но погруженный в себя и в мате Хорхе замечает её не сразу. Она сидит у барной стойки и выглядит спокойней. Он расслабляется. Кивает. Не ей, но себе, своим мыслям. И, широко улыбнувшись, поворачивается к парням. Поляка он не знает, да и Орасио другом не назовёт (где Мигель? А вон, танцует), но душа вдруг просит беседы.
- А знаете, я ведь крестьянин, на самом деле. Отец мой батраком был. В Испании ещё на кулаков спину ломал, всё на билет себе откладывал. Ну и я туда же. В юности, бывало, осенью работы нет, сидишь, с голоду пухнешь. Взял - и в деревню нанялся. Урожай, сенокос. Ну, знаете. Там и отъешься, и вдовушка какая вечерком приветит, и чувствуешь себя мужиком: тело натруженное ощущается, будто целый день не воздухом свежим дышал, а вагоны разгружал, но, при том, усталости нет. Мозоли только, - Хорхе глотает мате и смотрит на Соль. - Мы здесь, в городе забываем о главном. Простые радости, - затягивается папиросой. Напитка остаётся полчашки, он смотрит в него и замолкает. Хмурится.