Незнакомец с осанкой военного берёт её за руку, хочет увести прочь. Она ведь сама того просила, пусть и не словами, только взглядом. Он понял. И Мириам благодарно, наверное, немного сильнее положенного сжимает крепкую мужскую ладонь, хватаясь за неё будто за спасательный круг. А тот, другой, смотрит ей вслед… Теперь уже не по-светски учтиво, а как-то иначе. По-настоящему. Как посмотрел бы не «протокольный» оберштурмбаннфюрер Хоффманн, а он сам, тот, что с её наброска. И слова его, последние сказанные слова, отличались от тех, что звучали ранее — они не были бездушно-красивыми, холодными. В них звучала пусть горькая, но искренность, правдивость, не украшенная этикетными вензелями фальшивой учтивости.
Он назвал её Гретхен… Сложно представить, чтобы её спутали с немкой — ни тебе голубых глаз, ни белокурых прядей. Правда, мама часто любила повторять, когда на ночь расчёсывала деревянным гребнем непослушные смоляные кудри девочки, что её легко спутать с испанкой из-за нетипичного для её народа носа. И приехав на чужбину, Мириам сама убеждалась в том не раз. Но арийка… Нет, так ошибиться Михаэль не мог. А если принял за испанку, с чего бы ей говорить на чистейшем немецком? Так значит, он знал? Знал всё это время о её происхождении и всё же обращался с ней без высокомерия и брезгливости — тех оттенков, к которым она успела привыкнуть со стороны представителей «высшей расы». А она так… Как же стыдно.
Или всё же ошибся?..
Довольно недосказанностей и молчаливой многозначности! Она должна, наконец, сказать это.
Уже готовая идти к танцполу Мириам вдруг останавливается на полушаге, жестом просит своего спутника подождать — пальцы мягко скользят по руке мужчины: пожалуйста, ещё минуту, не сердитесь. Микаэла ушла, так и не поняв… Значит, можно говорить на немецком. Нужно говорить на немецком! Чтобы никто не понял. Чтобы не компрометировать его. Мириам впервые за все эти годы ловит себя на мысли, что не горит от ненависти, когда смотрит в лицо своего вынужденного врага, врага поневоле.
— Не Гретхен, офицер. Моё имя — Мириам Розенфельд, — голос девушки звучит на удивление спокойно. — И я оттолкнула Вас не из чувства омерзения, а потому что не должна осквернять Ваш мундир, а Вам не дόлжно касаться еврейки. Мне просто нужно было подойти и заговорить с Вами, чтобы… чтобы побороть себя… свой страх перед… — за неё говорит красноречивый взгляд, устремлённый на его знак отличия. — И, кажется, Вы помогли мне. Спасибо.
Вот и всё. В сущности, ведь как просто.
Что это? Неужели она улыбнулась ему на прощанье?
— Спасибо, — говорит она и своему кавалеру, уже по-испански.
За что же? Что понял её без слов? Что не стал устраивать сцен? Что терпеливо ожидал? Что поддержал? Что предложил свою руку, чтобы танцем скрасить этот грустный вечер? Она ведь далеко не лучшая, а здесь в зале полно красивых, прекрасно танцующих женщин. И всё же он не побоялся пригласить именно её.
— Благодарю Вас, — повторяет девушка. — Моё имя Мириам Розенфельд. Я из Германии. А как Ваше?