Хруп! Как наступить на веточку. И тихое ругательство. Хавьер наблюдал, не поднося огня, хоть зажигалка была под рукой. Пусть сделает по-своему. Она никогда не могла прикурить с первого раза, но упрямо пользовалась спичками. Был в этом какой-то ускользающий смысл. Звук ломающейся спички — это Сабина. Или они оба, когда вместе? Или когда не вместе? Хавьер не был силен в поэзии. Может, потому и стал недурным фотографом: в его снимках была только проза, ничем не приукрашенная.
— Не ревную, — соврал он. Сказать это было приятно. Теперь он и сам уже почти в это верил.
Сабина и впрямь никогда не говорила о Висенте. Но Хавьер неплохо делал свою работу, поэтому и так знал. Знал и про жениха, сына скотопромышленника из Санта-Фе. Прекрасная пара: богатые, счастливые и молодые. Висента моложе Сабины на два года. Еще недавно это ничего не значило.
Хавьер не ожидал приглашения. Всмотрелся в глаза пристально, заставляя Сабину поежиться. Не сразу вспомнил, что еще ничего ей не рассказал. Может, сейчас? «Нет», — невольно отвел взгляд. Нужно было раньше, пока не ушла злость. Теперь будто выдохнул ее всю из себя вместе с табачным дымом. Оставалось снова отложить и убеждать себя, что это краденое время — больше для нее, чем для него самого. Как и следующая фраза.
— Кабрера позеленеет, когда меня там увидит, — Хавьер с усмешкой покачал головой, представляя. Он никогда не называл отца Сабины по имени, как и ее — по фамилии. — Поедем, конечно. Возьму отгул на пару дней.
«Отгул» — значит никакой работы. Значит, для газеты Хавьер будет где угодно, только не на свадьбе у племянницы своего «объекта».
Без всякой цели Хавьер подобрал со стола сломанную спичку и опустил в пепельницу. Запоздало подумал, что следовало спросить, когда точно свадьба. Вместо этого на языке вертелся совсем другой вопрос, глупый и неуместный. Он не предусмотрен правилами игры; задай его — проиграешь. Напротив, отгородившись столешницей, как барьером, Сабина улыбалась одними глазами, то ли предвкушая, то ли подначивая.
Мимо их столика быстрым шагом пронесся большеглазый человек в сером костюме.
— Смотри, — оживился Хавьер. — Это пошел Медина.
Орландо — вот кого про себя хотелось назвать по имени, как знакомца — взлетел на сцену и сходу запел. “Embrujamiento”. Хавьер не раз слышал запись Д’Арьенцо, но у того главенствовала музыка, не слова. Уверенный голос Медины заставил вслушаться в них по-новому. Что за слова! Как могут они быть так к месту и так не к месту одновременно? Потому-то Хавьер Сильва — фотограф, а не поэт. Он никогда не нашел бы таких слов. Пускай настоящий поэт выскажет их за него. Это ведь только случайная песня; это не в счет.
Хавьер докурил в молчании.
— Что, и теперь не нравится «Грация»? — спросил потом лукаво, поднимая бокал Сабине навстречу.