Плавный шаг вперед. Тело Эстер, такое близкое, ближе чем обычно в кафе за столиком, ближе чем при прогулке на улице, ближе, чем позволяли рамки приличия во времена молодости Александра - и такое далекое, такое недоступное. Словно взгляды присутствующих одели ее в незримую броню. Панафидин двигается аккуратно, скользя по площадке. Возможно, рука на спине девушки напряжена чуть больше, чем требуется для танца. Хотя почему? Неужели касание шелковистой кожи так действует на белогвардейца? Пылкая испанка пришла сюда отдохнуть - как и он. У обоих за спиной осталась Родина, которую они покинули. Горячая кровь, пролитая на раскаленные солнцем виноградники неприметных испанских деревушек - и такая же алая и горячая кровь где-то в лесах Сибири. Она связала их незримой нитью - она, и этот танец. Александр ведет нежно, но настойчиво, с той еле заметной глазу галантностью, которую так легко пропустить среди шумного бала. Их ноги ведут затейливую строчку на полу, еле заметные шаги, еще не настолько близкие, чтобы выглядеть непристойно, но уже не настолько далекие, чтобы можно было игнорировать движение партнера. Кроссадо сменяется очо кортадо. И в какой-то момент стопы мужчины берут ножку девушки в мягкое сэндвичито - словно кавалерийский корпус окружает в степях Украины пехотную дивизию. Впрочем, это танец, в не война, и из окружения так просто и легко выскочить парадой. А потом - стремительное американо. Они рядом, они вместе, они идут рука об руку... Объятие Панафидина заставляет девушку прижиматься к нему.
А мелодия... Мелодия поет о донской казачке. Александр усмехается про себя. На его родине поют про далекую Гренаду, а тут - про его страну. Но финал один - слезы. Но не сегодня. Не сейчас. Плевать, что идет война. Плевать, что эмиграция. Главное - это движение, это теплое дыхание поэтессы, это мягкое касание ее груди, это округлые бедра. Сегодня стихия не огонь, вода или воздух - сегодня стихия танец. И он отдается этому ощущению танца целиком.