А может быть, это и вправду был Он? Твой ветреный, твой древний, твой измокший под сырыми дождями Дом, желающий рассказать свою тайну одной живой девочке – маленькой пичуге, запертой среди этих сырых стен, словно бы в клетку? Только Дом – живой и это не клетка, это твоя настоящая обитель Лиза! Раньше твоей мамы родное гнездо, а теперь твоё. И это твоя тайна. Твоя настоящая суровая ноша. Быть может, мама не смогла разгадать опасную тайну в своём в детстве, не успела, слишком рано повзрослев? Увлекшись взрослым сиюмитнум миром, улетела куда-то на другой огонь, не на огонь Звезды.
...Или это тоже была Звезда? Потому что мама влюбилась и повзрослела, и дала жизнь тебе. Так уж суждено ей было.
И не суждено ей было расколдовать дом.
А комнатка жила. Комнатка ожидала, комнатка под мансардой очень и очень долго верила, что однажды ее кто-то расколдует: поднимется по крутой скрипучей лестнице в этой особой, пыльной-серебристой тишине, пройдет по длинной кишке нездорового коридора наверх, в маленькую запертую комнатку.
Комнатку, которая была как-то связана с проклятьем Дома и может быть, с проклятьем твоей семьи? Ведь родители погибли слишком рано, погиб и дядя на войне… Но если верить Пифии, его ещё можно спасти. Спасти маму и папу? Пифия про это не говорила, но ведь в мире волшебства, в мире где падают звезды, в мире где существовал какой-то добрый могучий Древний – в этом мире, наверное возможно всё.
Впрочем, про маму и папу Пифия не говорила. Она говорила про мел, про дядю… про твою маму помнил сам Дом. Он знал её, припоминал лёгкие детские ножки. Скучал, когда оголенные деревья хлестали его исстрадавшиеся камни. Дом хотел вернуть маму, но чтобы её вернуть, необходимо прогнать болезнь – тёмную болезнь поразившую вашу семью. Как плесень, как горечь, как полумгла поразила стены этого Большого, очень-очень старого обиталища.
За окном шел дождь, высокие фабричные трубы на горизонте выбрасывали из своих глоток жирный чадный дым. Капли дождя разбивались о мутные стекла - прислуги осталось мало, мыли окна теперь совсем редко, пожалуй, в этих грязноватых стёклах война ощущалась сильнее всего.
Грязное небо, остро напоминающее тряпку под ногами, осыпалось неуверенными снежинками - долетая до земли, белые робкие хлопья эти обращались сыростью. Красиво! Красиво бы было, если бы эти маленькие звезды долетали до земли, если бы могли укрыть город одеялом, дав отдых глазам от черноты.
«А может, зажечь спичку, Лиззи? Пожелать людям настоящего снегопада! – могла бы сказать Даша, ведь её часто осеняли неожиданные мысли. – Этот пошлый чад заводских труб так утомляет, немного зимы не помешало бы этому старомодному, прокисшему в своей усталости военному городу»
Увы. Стул едва ли мог сгодиться для того, чтобы разбить кирпичную преграду на двери. Кирпич выглядел вполне уверенно, это тебе не капризный павлин, Лиззи!
Кирпич услаждался собственной спесью: попробуй-ка разбей его, когда он такой гордый и великолепный, изготовлен на мануфактуре в более качественные времена – изготовлен на века, не на день. Вон даже один клейменный имеется – подковка и фамилия «РобенЪ».
Лучше уж обратиться к живым людям, а не к этому бездушному кирпичу, коему не ведома жалость. Живые люди могли приоткрыть тайну закрытого крыла, и тринадцатый час снова откроет запретный коридор.
Помимо Анны Гретхен, в доме жила беременная молодуха Марья с мужем Иваном. Жил старик Васильич, он правда любил выпить, но что-то мог знать: конечно, если повезет найти его трезвым, обычно он уже с утра пораньше с зеленым Змием водит дружбу.
Дальше. Добродушная полненькая кухарка Инга со следами оспы на лице… вряд ли, хотя вообще-то она довольно сильно любит сплетни… Жаль, стариков в доме почти не осталось, правда Иоанна ещё была – нечто вроде экономки и главной ключницы дома. Только Ионна была сурова – напоминала ведьму. Старая дева в накрахмаленном, дико устаревшем платье в пол, а над тонкими злыми губами, щёточка женских усов пробивается. Угу.
Красотке Иоанне было от сорока и до… Трудно угадать, сколько именно лет этой ключнице, но Иоанна знала о доме всё. Только попробуй подступись к ней – незамужняя, жёсткая, постаревшая. Та ещё особа!
Где-то далеко противно взвыл заводской гудок.
- Говорят, на фронте применили отравляющие газы, сегодня они накрыли окраину Петрограда. Это впервые, милая! Говорят, есть новое изобретение, противногазы… или что-то в этом роде. По радио передают сводки о жертвах, о-о-ох. Ваша тётя приказала разбить этот полоумный ящик. Знаете, я думаю это самое правильное решение нынешнего утра! – Анна Гретхен тяжело вздохнула. – Я, конечно, попрошу ее написать вам записку, но вы же знаете… у Софьи Эдгаровны редко случается положительное настроение, особенно, когда у нее головные боли.
Ну да. У тётушки Софи всегда что-нибудь болело: голова, спина, сердце, желудок, она мучилась от болей в ногах и от проклятых болей в печени. От болей зубных и от болей в суставах. Велела закрывать форточки, пресекая малейший сквозняк. Тётушка принимала сотни пилюль и целительных настоек, чтобы не оставаться здоровой, любимым же её высказыванием было: «Ах, ты хочешь разбить мне сердце! Свести меня в гроб, при моём шатком здоровье! Ах, никому нет дела до моей печени… я никому здесь не нужна и вы вознамерелись свести меня в могилу!»
Но в гроб тётушка не сходила. Обладала отменным аппетитом и пышной фигурой, правда, в последние месяцы всё же сдала…
Итак, Лиза, тебе надо было идти на завтрак. Или поговорить прежде с прислугой, понядеявшись на тётушкину доброту. Но когда у нее мигрени... Анна-Гретхен отправилась сообщать про Андрейку и твоё согласие.
- Фыр Фыр Фыр, михрени, омерфзительная вещь. Определенно. Фыр-фыр-фыр. Не фмотрите на меня, душенька, я ещё не фоплотился до конца, и нахожусь в ужасном положении тени.
О да! Это и в самом деле была Тень на стене заговорившая с тобой. Тень, напоминающая кролика...
- Зеленый король нафылает проклятый туман. Фыр-фыр-фыр, я прифёл чтобы фас защитить. Немедленно идите к тетушке и поклонитесь ей как следует, будьте хорофей девочкой и я дам вам одну сладкую конфету! Шфрослых следует уважать, вот что я имею к вам, юнная барышня!