Такие сны случаются под утро, они приходят словно воспоминание о былом, словно некая жизнь которая была прожита, которая ушла, но о которой ещё сохранилась добрая память. Так желтые листья шуршат! Восхитительно охристые, пахнущие лесной хвоёй до одурения опавшие листья – память прошлых, отцветших, отзвеневших лет.
Небо полыхало фиолетовым, красным, темно-синим цветом. Звезда падала, звезда неслась. А ты стояла Лиза раскинув руки в стороны, видела как метеориты, звёздные эти скитальцы протягиваются к тебе – сотни, сотни, сотни сверкающих нитей! Ты зачёрпывала серебряные звезды словно снег и этот радужный снег с тихим, мелодичным шуршанием пересыпался в твоих руках.
Звезда, упавшая ради любви. Она увеличивалась, становилась всё больше, закрывала собой целый свет. А потом в твоей груди проросло блаженство, радость, осознание самой себя. Ты была Звездой которая неслась к Земле, и ты была девочкой Лизой любующейся на звезду, тёмный. Сумеречный Петроград опасливо застыл, а потом его снулый, его бесконечно унылый дождь вдруг сделался золотым.
Это был добрый сон, после такого сна просыпаешься с восхищением. После такого сна немедленно хочется заснуть снова, чтобы продлить Чудо. Чтобы ощутить это счастье полёта – без крыльев, но полёта, ведь звёзды тоже умеют летать! Им дан один полёт в жизни – путь в одну сторону. Только туда! И без возвращения обратно.
…А может, люди всё же возвращаются в этот Небесный Дом. Кто знает? И снова обращаются светилами, прежде, прожив долгую тусклую жизнь. Или даже в тусклой жизни они умеют быть звёздами, напонять - и даже под покровом беспросветно серых туч, продолжают сверкать?
Странные мысли. Но Древний бы сумел тебя понять. Он открыл Норр, создал Законы, неизвестный тебе забытый Древний – «Всё на свете возвращается домой, Лиза.» Мог бы он наверное тебе сказать.
Древний. О котором ты ничего не знала.
Хотелось угреться в постельке как в гнезде, свернуться горячим клубочком и поспать. Но уже стучался день, стучалось блёклое солнце – то самое невидимое за пологом черных курчавых туч, где-то очень-очень далеко ползущее себе в вышине ленивое солнце. Проливающееся на землю ржавой своей капелью. Камин уже почти потух и в постели сделалось холодновато, под одеялом конечно уют, а вот кончик носа начал замерзать.
Улыбались ангелочки со стен, игрались гирляндами цветов скользя по воздуху в смешных своих, полупрозрачных вуалях. Ох уж это отгремевшее, опьяневшее от шампанского давнее время: тогда было модно пить кофей в своей богатой постели и подражать всему французскому, ходить в широких креналинах, а спать в чепцах. Одна из твоих дальних родственниц велела добавить особняку шика. Она велела обновить старый дом, она велела его омолодить.
И начался тогда ремонт. Украсили комнаты в стиле французского замка – всеми этими розами, витыми павлинами, золотом, сладкими парящими ангелами да росписью нарочито идиллических, голубых небес. И мебель принесли. И затейливые клетки с попугаями. И мелких собачек рассадили на пышных крелислицах. И кружились в танцах, и смеялись громко, и падали в подушки забывая обо всём. Пьяные, от своего пьяного счастья.
И взлетали вверх белые, скромные, такие модные и дорогие в то время апельсиновые цветы. Как снег, как падающие звезды – заполняли собой комнату!
Флёрдоранж. Богатый южный аромат, огнисто рыжий словно роскошные апельсины. Властный аромат. Fleurs d’orange
А Дом, одинокий на ветру дом, перекореженный, перестроенный, слишком красивый, слишком хмельной. Дом стонал по дождем и что-то зрело на плохой лестнице. А потом что-то случилось, должно быть твоя тетя знала или кто-то из прислуги…
Дрожащая твоя рука открыла дверь, Лиза – за ней обнаружился кирпич, плотная коричневая стена. Ни коридора, ни прохода. Лишь препятствие. Лишь тиш-ш-шина.
Ну да… ведь этот дворик уже давным давно забыли, впрочем, кто-то из обслуги должен был про него знать – хозяйственный, замурованный дворик, заваленый рухлядью да гнилой, рассыпающейся под дождём трухой.
Жуткое кирпичное молчание. Маленькая, опасливо замурованная дверь. Чадными столбами ползёт за окнами жирный дым – то дыхание фабрик и мануфактур, дождь полосует стекло, а скверные деревья дрожат на ветру. Или не на ветру. Быть может они дрожат сами по себе, подцепив какую-то злую болезнь.
И мнится сейчас, будто бы там, за кирпичной стеной что-то происходит: лениво колышется тьма, завиваясь густыми чернильными спиралями, ползет как болезнь, распространяясь по лестнице, забираясь на чердак… в маленькую серую комнатку где-то на мансардном этаже. Запертую комнатку, которую нужно (а нужно ли?) отпереть.
Вдруг робкий стук в дверь. Ухх! Само собой это не Арей.
- Элизабет, душенька моя, вы проснулись? - голос принадлежал Анне-Гретхен, полунемке русского происхождения которой сейчас, в годы этой чёрной войны когда Петербург был переименован в Петроград, ой как не сладко жилось. – У вашей тети снова болит голова. Новости с фронта ужасны, поистине ужасны! Она не может сегодня выпустить Андрея одного, милая моя, она просит вас его проводить до гимназии! Что мне ей следует сказать? Вы уже встали?
Брата Андрея! ПРОВОДИТЬ. Того самого Андрейку невозможного хулигана и шутника Андрэ. Это он подложил тебе кнопку на стул, Лиззи. И это он предложил пожать ему руку измазанную в клее и напихал в твою обувь песка. А если бы, не дай Боже, вдруг обнаружил Дашу одну - даже страшно представить, что сотворил бы с ней этот невыносимый малолетний бандит.
Не то чтобы он был совсем плохой. Но он был шальной, бедовый, гроза учителей! Его ставили на горох и пороли, одевали шапку с надписью «дурак», а он всё равно продолжал бедокурить. Тебя Андрей не любил, но не любил кажется из-за тёти. Впрочем, в последнее время отношения потеплели. Словно бы горе тётушки растопило его сердце и как ни странно, он перестал так уж сильно тебя травить.
Впрочем, всё равно надоедал: мог подсыпать в суп перца, а однажды прибил твою обувь к порогу и до слёз хохотал.
Сводный братец Андрейка. Отвести его в школу или отказать? Любой знающий Андрея сказал без лишних заминок – ДА КОНЕЧНО ОТКАЗАТЬ!
Мягкое достойное перо слегка успокаивало – оно было как павлинье, только шире, ярче, многоцветнее, красивей. Провидица для чего-то тебе его подарила, значит что-то оно умело. Крыло, чтобы летать? Или им следовало что-то написать, широким этим пахнущим корицей пером?
Орешек, что походил на грецкий преспокойненько себе лежал на прикроватном столике. Он привлекал к себе внимание, он знал - если ты не съешь орешек до наступления ночи, этот иномировой пришелец обратится в пыль. Ты возьмёшь его с собой в карман, Лиззабэт, но вот станешь ли есть?