Записал свою гневную заметку в этой достойной коричневой книжке «Жалоб и Предложений» ты, а потом вернул назад заботливому дяде Вове. Можно было бы пролистать, конечно, поглядеть чего там творили предыдущие «ораторы»… на что жаловались они, какие претензии выдвигали.
А вдруг, Игорь, вот начал бы ты листать сейчас эту достойную книжечку – и ОПА! – склеившиеся от крови страницы вдруг обнаружил бы, прядки волосьев украсившие собой гноистую желтизну бумаги, алые отпечатки пальцев? Кто знает, кто знает… Жутенькие надписи бы тебе открылись, из серии: «Помогите-е-е» и длинная такая, многозначительно обрывающаяся черта после буквы «е»…
Но ты вернул книжку дядя Вове, а дядя Вова взамен вернул тебе своё уверенное, нахальное даже молчание, забрал свой значительный фолиант и вышел вон. Наверное, за чаем. Или за нахером для тебя, точнее за этим самым, за кусочком пражского «Захера». Хотя вряд ли…
- Восемьдесят рублей, - вдруг вернулся дядя Вова. – Чай не входит в пакет услуг, восемьдесят рублей, уважаемый.
И снова откланялся.
Только бумаги его остались, красивая ручка с вензелями и запашок твоей отдушки (может быть тоже за деньги предоставленной, кто знает). Но лимонное блаженство уже накрыло это купе, проросло сияющим солнцем прямо от пола к потолку, осыпалось пламенем созревших фруктов, резануло цитрусом по восприятию – этим острым запахом лимонных рощ утопающих в сливках. Вонь исчезла, навалилась дремота, какая-то отупляющая мысле-снулость.
Мысле-снулость в лимонных облачках!
Подхватил себя, двинул к выходу – там вселенная шелестящего дождя: дождь снизу, сверху, боковой. Там рыжина железнодорожных фонарей промёрзших на ветру, промышленное кружево железных опор, и ещё какой-то особенный резкий запах – наваливается, кружит голову.
Не-бодрит.
Поплохело тебе.
Сквозь муть, Светочку видно – стоит на перроне она зябко-одинокая птичка, прикрылась зонтиком, наблюдает. Дядя Вова под дождь не пошел, что забавно: мерзнет Светочка вместо него, дует на свои озябшие руки… Неподалёку фигура какая-то лохматая да жутенькая в оранжевой жилетке, застыла себе изваянием. Что-то бормочет фигура, палец вытягивает, на поезд наставляет, ругается про себя хрипло. Бомж привокзальный или ещё кто.
«Огня-огня-огня» - бормочет.
А над всем этим дождь, дождь, бесконечный дождина царит. Сияющилии линии рельсов-рек протягиваются к горизонту, путаются между собой, убегают. Серерянные такие! Мерцают семафоры и синие огни улыбаются загадочно, только чуждо отчего-то на душе, только кошки скребут. Прорванная сетка забора, холодные кирпичные дома. Светочка мёрзнет одинокая такая, клонит в сон…
...
Остряк, если это и в самом деле был он, сейчас выглядел понурившимся, грустным, каким-то взъерошенным и немного потерянным типцом. Галстук съехал на бок, рубашка помялась, волосы растрёпались, а взгляд приобрел отчаянный, яркий блеск, аки у лихорадочного больного, разметавшегося по постели в тяжелейшей простуде. Если этот парень и в самом деле безбилетник, то ему должно быть уже пришлось серьёзно понервничать, прямо-таки пропотеть и притомиться в воображаемой сауне, выглядел он во всяком случае менее уверенным чем на платформе.
Выглядел испуганным, по сердцу говоря. И несчастным да, как любимая куколка забытая под дождем.
- Здесь всё не так… - вдруг пробормотал этот тип, окидывая внимательным взглядом купе. - Нет, я конечно понимаю, почему никто не пожелал взяться за эту работенку и они прислали Остряка. И всё же. Зачем именно Остряка, спрашиваю я? Остряк тоже видит некоторую ценность в своей жизни, угу. Охо-хо-хо, гнётет… агамсь... прямо выгибает и выкручивает, да-да-да… - поглядел на тебя, Мария. - Да не то слово, что оно грязное! Это самый настоящий гадюшкик, липушник, чернунюшник и негодюшник, а вы в него вошли, дорогая моя. Вляпались, аки мушка в мёд. Вот чего я имею вам сказать!
Горестно вздохнул, оставаясь на своём месте.
- Впрочем, не волнуйтесь, мы все вляпались и пути назад нет. Поезд едет только вперед, до Моста ещё время будет, а
вот потом…
Снова глазками сверкнул.
- Но вы мне конечно не верите, ваша поза, движения, запах этой враждебной настороженности исходящий от вас, - Остряк вдруг подёргал носом. – Всё говорит о том, что вы мне не верите. Поганенько, да-да-да. Ни-и-икакого доверия, никакой дружбы… Ваш ми… эээ… город, я хотел сказать, само собой город, городище, достойный полисище, да-да-ща, он знаете ли, очень негостеприимный! Очень и очень, как это вижу я... - Понурился весь, потом вдруг приободрился.- Но я могу вам кое-чего показать, желаете милая моя, увидеть правду? Сорвать покровы, заглянуть за край… это самое, желаете ли вывести престидижитатора на чистоту? Впрочем, многого не ждите, и всё же… возможно вам полезно будет знать. Хе-хе-хе. Но придётся довериться, ага. Остряку довериться, нда…
…Левая рука типца скользнула в карман. Зловеще так скользнула! Или не зловеще, как знать. Вообще-то он выглядел испуганным и был бледен, нес какую-то чепуху, а глядел на дверь в ужасе, к чему-то прислушиваясь сквозь свою болтовню. Рыжина Острота нервировала, краснота по чуть-чуть проникала в купе заставляя этого парнишку дрожать.
Поезд замедлился, встал. Время, кажется, потекло бордовыми сгустками, лениво сползая со стенок этого недоброго купе.