Едва отряд выехал с другой стороны Стены, Рене облегчённо выдохнул. Не любил он казематы эти, масса камня над головой будто давила на загривок, пригибала к земле, словом, ощущения те ещё. Будто в имперскую тюрячку угодил, право слово. В своё время Брауг изрядно поскитался по подвалам и околоткам, однажды даже чуть не заехал на каторгу, но Манахор миловал. А вот теперь, сам, по собственной воле, прётся туда, где самая лютая каторга покажется раем. Дела.
Тягуче сплюнув, он передёрнул плечами и посильнее запахнул тёплый плащ. Ноги замёрзли, времени переодеться не было, но зато у него хоть плечо не кровило, как у Улефа или до этого лицо у мага. Тому вообще половину ебла расписали — любо-дорого.
— Не ссы, браток, — оглянувшись на Ферру, криво улыбнулся ветеран, — Ща местечко найдём, пристроимся, руку твою перевяжем, просушимся. А там и накатим. За переправу то.
Переправа-переправа, берег левый, берег правый... Короче, кому память, кому слава, а кому — тёмная вода и ни приметы, ни следа. Вот трое и того. Без следа. Пистолет жалко. И сапоги вашбродия. Хорошие были...
Лагерь, лагерь. Теперь, когда Норка сгинула в реке, Рене чуял, что заниматься всей этой хренью придётся ему. Послал же Манахор... Дозорная, итить. Ни украсть, ни посторожить. И надзорник в ту же степь — теперь о хабаре, что остался в башнях, можно и не мечтать. Ладно, баба с возу — кобыла в курсе дела.
Едва впереди показался лес, Рене грузно привстал на стременах, высматривая место, где бы не задувало и чтобы и костёр можно было без опаски разложить, и оборониться, ежели что.
— Сир Годфри, кажись, нашёл место, — через некоторое время подал голос Брауг, — Пора до ля... лесу, короче.