Лежу. Устал. Будто выгорел изнутри. Ничего не хочется. Только спать и медленно подыхать, разлагаясь на пепел. Жаль, не получается.
Лежу. На смену пустоте неторопливо приходит вина. Сколько я не сделал? Сколько не нарисовал? Скольким девчонкам разбил сердца? Почему не сошёлся с Роуз ещё в (относительно) спокойной жизни, в Империи? Почему ждал до последнего момента, не настаивал, отпустил?
Драма вызывает эмоции. Чувствую: подступает к горлу комок. В стремлении забыться переключаюсь мыслью на живых. Падре, Лён, Орвилл, Шино, Ида... Вспоминаю, как стояла она почти обнажённая, с голой грудью и в шортах. И включается воображение. Представляю, как срываю с неё остатки одежды, загибаю раком и деру жёстко. Как стонет она, как тяну за волосы, отчего она запрокидывает голову, как бурно и обильно заливаю спину спермой, мгновенно смешивающейся с пеплом. Как на это всё смотрит, закусив губу, Ласточка и желание играет в её глазах. Она подходит, встаёт рядом со мной на колени, слизывает остатки и (без перерыва на перезарядку) сосёт. И...
Новый взрыв вины обрывает фантазию. Она поднимает мой член, но не меня. Роуз прогоняет эрекцию: и часа не прошло с её смерти, а я уже думаю о других. Это неправильно. Это жестоко. Это... не знаю, что ещё добавить. Вспоминаю невесту. И ублюдка, убившего её. И оставшихся уёбков. Сажусь. Сжимаю в кулаке трубу. Злость -- вот вечный двигатель, который искали древние. Я не буду валяться беспомощным кульком. Они не победили. Я не умру.
Поднимаюсь. Перекладываю желязяку в подмышку больной руки: здоровая нужна мне свободной. И догоняю ушедших. Иду.
Ловлю её за талию и на ходу прижимаю к себе, к бедру. Ладонь нащупывает, губы шепчат на ухо:
-- Хочу тебя.
Сделал бы то же и с Ласточкой, но не уверен, что она оправилась от удара. В разуме моём лицо вожака снова и снова превращается в жижу.
Секс и насилие. Что может быть живее?