В ничегонеделании, средь гула и воя разыгравшегося пыльного сражения, погребенным под порядочным слоем пепла людям казалось, что буря длится дольше обычного, не желает прекращаться, наслаждаясь общением с ними, угнетенными, головы пригнувшими к земле, её силой впечатленными и даже выбитыми из колеи привычного круговорота кислорода в организме.
Единственное развлечение — разговор — и то вести было невозможно. Орать в уши друг другу, разве что — пытка получалась знатной, похуже, чем испытание тишиной, неведением и бездействием вместе взятыми.
Буря длилась столь долго, что когда шум стал стихать, а ветер чуть ослабел, это предстало скорее галлюцинацией, нежели правдой. Решившимся выглянуть из убежища открылась бы серая дымка, окружившая их - на деле всего лишь оседающий пепел, да словно поменявшийся рельеф - иллюзия, вызванная передвижениями куч пепла по пустыне в пределах видимости.
Орвилл, к примеру, знал, что вылезать из импровизированного убежища стоило лишь, когда гул пепельной вьюги стихнет окончательно, когда кожу перестанет терзать даже легкий ветерок. Вероятность не получить щепоткой пыли в глаза в таком случае точно упадет до нуля и всё, что предстоит сделать — это отряхнуться, как следует, да проверить друг друга.
***
Вот и всё. Тишина и безветрие.Восстают серые фигуры медленно, пепел так и сыплется с них, оставляя следы на одежде, открытых кожных покровах, лицах.
Спит великан Шино богатырским сном — приноровился, то бишь, к жизни в пустыне. На ногах пятеро, полусидит шестая — Роуз. Ноги всё еще отказываются держать ее, дыхание нестабильно и грозит дать сбой в любой момент.
Бугорок пепла предполагает чье-то тело. Однако вставать человек не спешит - задремал на манер Шино, разве что. Не беспокоить? Или сообщить, что буря ушла да воды предложить?
Решившемуся потревожить товарища:Укрытое, словно опавшей листвой, серым сладковатым пеплом, тело не пошевелилось, не сбросило руку, желающую его отрыть. Истуканом оказался Моуз. Неестественно вывернутая шея, в муке зажмуренные глаза. Звал на помощь, наверняка. Но не услышали и не пришли. А может, в одночасье всё случилось — миг и не стало вечно настороженного Гриффина, которого предпочитал номер вместо имени и мысли вместо болтовни. Может, он и не звал их вовсе. Умер тихо, погруженный в думы, как и всегда. Кто ж теперь поймет...