Старик отстраняется от тебя и молчит. Так текут минуты, часы... Старый Пармено вновь наполняет кружки напитком и так пару раз. Если бы не это, можно было бы решить, что хозяин просто уснул наяву или сам превратился в растение. Он сидит на подушках, полуприкрыв глаза, тянет травяной настой, от которого слегка щипает язык, и... молчит. Не нарушаешь тишину и ты. Впрочем, при всём желании тебе это сделать было бы затруднительно. В какой-то момент неожиданно осознаёшь себя отдохнувшим и бодрым, как после нескольких часов хорошего сна. Даже ужас увиденного и ужас воспоминаний отступают от тебя, словно поглощая друг друга в противоборстве. Остается прохладная травяная хижина и чувство безмятежности, словно разлитое в воздухе. То самое ощущение, что то и дело завладевало тобой в этом мире. Словно, не может случиться здесь ничего плохого, неправильного. Однако - случается. И это кажется ошибкой, бредом сознания, чем-то чужеродным, ненастоящим. Не произошедшим.
- Говоришь, хотел изменить природу человека? - повторяет староста, словно вы вот-вот только закончили разговор. - Мы, наверно, могли бы тебе помочь. Знаний хватит создать хоть человека с крыльями, хоть... с четырьмя руками, например, и синего в полосочку. Только, понимаешь ли, слышащий, это все бесполезно. Человек останется человеком, форма не изменит сути. Поэтому мы в конце-концов отказались от подобных экспериментов, ограничившись растениями и животными.
Но я хотел бы вернуться к разговору о плате. Видишь ли, Лой, каждый слышащий слышит уходящих, если они не успели ещё отойти далеко. Даже легче, чем живых. Для этого и тактильный контакт не всегда нужен, - он с сомнением взглянул на тебя и пояснил, - чтобы услышать только что умершего, не требуется порой даже прикасаться. Каждый может слышать, а вот возвращать - единицы. Я не из их числа. У меня... гм... как ты видел, несколько другая специализация. Впрочем, слышащих, умеющих общаться с растениями, еще меньше. Мне восемьдесят шесть лет и за все это время приемника мне так и не родилось. А растящие необходимы, хотя бы потому, что нашим детям надо с кем-то говорить. Пока... пока они осознают себя. Можешь ли ты себе представить, как это страшно, когда ни с кем не можешь поговорить? Впрочем, ты наверно можешь... - старик опять надолго замолчал, вернулся к кувшину с напитком, задумчиво на него глядя, но наливать не стал.
- Так вот, - продолжил он. - Не знаю, задумывался ли ты когда-нибудь о природе нашей способности. Слышащий слышит не тело - разум. Потому и может поговорить с совсем недавно умершими, потому что разум живет немного дольше, чем тело. Для тебя это может прозвучать странно, но поверь мне, что это так. Собственно, ты не разговариваешь с мертвыми - сказки все это. Ты разговариваешь с живыми, пока смерть окончательно не забрала их. И можешь заставить разум вернуться. А исцеление тела при этом... это как... как сдача, как последствия отданной тобой избыточной энергии. Твоего собственного тела. Поэтому, если отдашь больше, чем имеешь - можешь и не вернуться сам. Все это сложно, - Пармено снова вздохнул.
- Все слышащие умеют общаться без слов. Как общаемся мы с тобой. Достаточно только дотронуться друг до друга. Ты можешь легко сделать это сам. С человеком, не имеющим наших способностей, тоже можно так общаться, но это сложнее, и умеют уже не все. Причем, если этот человек умер, как бы умер, это сделать гораздо легче. В таком состоянии разум кричит, услышать его не трудно. Не все, как я уже сказал, умеют возвращать. И совсем единицы умеют общаться с... с нечеловеческим разумом. Не совсем человеческим. С животными или с... с растениями. Ибо, наши дети - они не люди, не совсем люди. В них есть нечто чужое, не отделимое от нашего. Но человека, умеющего и то, и другое - общаться с нелюдьми и возвращать - я вижу впервые. И не слышал о таком никогда. Я прошу тебя попробовать, - неожиданно закончил он, - если то, что случается с нашими детьми, смерть разума, то может ты сможешь вернуть его.