День резко переставал быть томным. Мысленно вознеся хвалу чудо-озеру Балаш и сам вытянулся перед незнакомкой, словно солдат. Было в ней что-то такое, что подчиняться хотелось, а вот дерзить не хотелось совсем.
Мало что понял из их беседы Бесящий, честно сказать. Да только если бы и понял, все равно бы забыл, потому что когда женщина на тебя смотрит ТАК - забываешь обо всем на свете, что казалось хоть сколь-нибудь важным.
Стоит Шут, словно струна под пальцами умелого менестреля дрожит. Чувствует, как горячо, и нежно, и мягко, и упруго прижалась к мощному торсу, сокрытому лишь грубой рубахой, изящная грудь... И позволил бы себе чего, так не смеет, чай, не девка-прислужница.
Может, соврать, что у него тоже там чудо-палка в карманах? Да только разве ж обманешь такую, уж, верно, знает разницу. Хоть и чувствовал Беньямин, что его палка нынче стала не менее смертоносна, чем у пленителей его - и зашибить можно, благо силушки немерено было у дурака!*
В краткий миг просветления подивился Балаш хитроумным устройством пиджачка, что расстегивался так ловко, являя женские прелести восхищенному взгляду - но, как ни крути, но именно эти самые прелести и занимают внимание любого мужика, а вовсе не атрибутика.
Вспыхнули щеки шута, красными стали, словно колпак. Не только от сладострастия, но и от стыда. Не звали его прежде красавчиком, а из уст благородной (пусть не по поведению, но хоть по статусу) дамы, так и вовсе издевка, небось. Нехорошо так играть с мужиком, некрасиво.
- Оттуда! - еле-еле прохрипел Бесящий в ответ. После чего мотнул головой, аки конь прядающий, кашлянул, чтоб голос появился, да и понес несусветицу, стараясь не думать о теплом, полном восхитительных изгибов, столь соблазнительно плотно прижатом к его собственному, женском теле:
- С того берега моря! На хромой блохе - сел и приехал!**