Бульге любил свой город не меньше своей доски и относился к нему как к естественному развитию известного ему мира, всё ведь с чего-то начинается да куда-то потом движется! Темнота коробки, чуть шершавая поверхность рабочего места, соседское белье, такие вот простые, но живые и родные вещи всегда грели особое место в груди.
Развитие и разнообразие было тем, что отличало их от кошмаров, от их корневого единообразия природы страха. Впрочем, Бульге не знал почти ничего про кошмаров, только вдыхал напряжение, витавшее в воздухе. Оно ему не нравилось.
- А ведь варкается уже... - пробурчал он за пару секунд до сигнала тревоги, предчувствовав катастрофу. Настроение портилось стремительно, как выходящий вхолостую водяной пар.
На построении сержант делал правильно всё, кроме одного. Не успевал он, ну хоть тресни, но не успевал, и Бульге с досадным беспокойством переминался с конца на конец, поглядывая на соратников-штукингов.
- Ничё, шорьки, похрюкочем ещё, будет и в нашем районе праздник.
Он не успел услышать шёпота согласия и опять с разрушительной обреченностью понял, что никакого праздника больше не будет, не только в их, но и, возможно, вообще ни в каком районе. Не будет больше никаких районов.
Началось.
Сержант не договорил, штукинги не дослушали, а кошмары не домешкали. Кошмары взломали наплевательски изящные витые стены и блескучие врата, вломились в Форт и хлынули по его улицам, подрагивая и красуясь отражениями в витринах булочных и парикмахерских.
Мир, каким его знал Бульге, скукожился под гигантской тенью до размеров занимаемого им на знаменитой аллее места. Что можно сделать супротив такой мощи такого огромного врага?!
Бульге развернулся и побежал прочь, в первых же рядах, если не вообще первым. В нём не было, однако, лишней влаги, посвист одышки не отличался от обычного.
Нельзя лишать других их миров, даже если твоего собственного больше нет.
Они ведь и правда такие хрупкие.