Вздрогнула Пчёлка-Майя, когда его тёплые руки оказались на её веснушчатых щеках. Расширились серые глаза, распахнулись даже удивленно – и тогда в свете рыжих фонарей стали видны маленькие капельки воды, драгоценным бисером подрагивающие на длинных Майиных ресницах. То Фёдор Михайлович волновался, а теперь она заволновалась – приятно заволновалась, нежно… Не так, когда тебе противно чужое прикосновение, когда плен чужих ладоней словно в пиявистые, липкие тиски зажимает. А так заволновалась рыжая девушка – когда это приятно бывает, когда от сладких эмоций кружится голова. И в груди что-то ухает, и сердце благодарно щемит – как на качели, только слаще качелей, только более насыщена эта приятность.
На качелях ведь миг: была радость, пока летел ты вверх, пока падал в синее небо наперекор силе тяготения. Но вот спрыгнул на землю и нет её радости. Угасла! Слишком мимолетное это чудо, слишком маложивущее. А здесь иначе – здесь сладко, здесь томно, здесь грустно от страха что скоро пройдет опьяняющий волшебством момент, и здесь великолепно, чудесно даже, от того что есть этот момент. Живёт! Существует. Наполняет тебя.
«Словно финишируешь первым, - подумалось Майе. – Но это лучше финиша. Лучше качелей и лучше любого самого опасного трюка. Это длиннее..»
Говорят, любовь мало живёт – настоящая, страстная, упоительная и обворожительная – она что качели – совсем недолговечна. Сгорает быстро, сгорает неумолимо, так уж суждено. Но любовь бесконечно живёт: любовь прорастает в сердце корнями, меняет душу, приглушает страсть, расцветая иным совсем, более насыщенным родственным чувством. Как сказал апостол Павел: «Любовь долготерпит. Все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится.»
Любовь не перестаёт! Не умирает. Не исчезает. Любовь – одно из имён Бога.
И вот рядом с ней Фёдор Михайлович сейчас – живой и такой властный в этот миг. И Майя застывает, покоряется этой его силе, этой его властности подчиняется. Оно видно сейчас было, оно заметно сейчас стало, что ей нравится его сила. Девушка была рождена в семье Юрия Светлова, она привыкла что мужчина главный.
Нет, не рабой привыкла быть, не подчиненной блеклой тенью! Гордое упрямство мелькнуло в её светло-серых глазах, молнией сверкнуло на обманчиво мирном горизонте. И колючая спортивная задоринка отразилась в глазах («А удержите ли, Фёдор Михайлович? А приручите ли Валькирию Светлову?») и смирение одновременно, и теплая гордость за него – ей приятна была его сила, вот просто приятна. И она сама покорялась этой силе, не рабски покорялась, а с любовью покорялась.
Мягко легли узкие ладони на его руки, под снегом этим укрыли лодочкой мужские запястья, стремясь согреть. Физически согреть, а самое главное душевно – за ними двумя ведь никто не следил сейчас, никто ведь сейчас не разбивал их дуэт. Вдруг крепче прижались её ладони к его мужским, сильнее, эмоциональнее. И она в его глаза поглядела серые с зеленью, и вдаль поглядела на институтский корпус, и на извилистую дорожку теряющуюся в полумраке. Посмотрела задумчиво.
- Да, Фёдор Михайлович, именно здесь эффективная Майя Юрьевна и провела все последние пять лет. По понятным причинам, Майя Юрьевна не ездила домой и не очень желала встречаться с отцом – знаете ли, нам нужна была тишина на линии и длинные гудки. О да. Иногда я говорила с братьями, чаще с Толей, ага-ага. Пару тройку раз он заезжал в гости, мы бродили по городу в дни каникул, он рассказывал о семье. Об Алиске… но в целом, великолепная Майя Юрьевна словно бы сложила крылья и отправила себя в добровольный плен? У вас так бывало, нет? Это было странное чувство, сто процентов по шкале странности! Я словно бы знала, что это тюрьма, добровольное изгнание, клетка в конце концов. Майя Юрьевна кричала сама себе: «В этом Подмосковье ты навсегда останешься в плену, Светлова! Что ты делаешь, остановить блин дура!» Но я была обижена, уязвлена, страдала и одновременно желала этого плена, желала сделать отцу больно… не без того…
Вздохнула. Аккуратно двумя руками обхватила его правую руку, бережно отводя от щеки к своим губам, подула слегка на эту самую руку, горячим своим дыханием прогоняя голографические снежинки. Поцеловала этим самым дыханием как будто, мягко массируя руку.
- Но это было верное решение, в конце-то концов. Великолепная Майя Юрьевна ведь тогда главное поняла – мне были люди важнее, а не животные. Я очень люблю животных и никогда их не обижу. Но люди это люди. Я хотела помогать людям. Хотела быть с людьми, вот я дюже умная Пчела о чём.
Замолчала, отпуская его руку. Мягким добрым взглядом по лицу прошлась, любуясь его губами, и глазами, и лицом в целом. И рюкзак оценивая и задорный румянец на помолодевшем сейчас капитанском лице.
- Ну и стала бы я вам это говорить, Фёдор Михайлович Чижик, если бы дело было только в учительстве и всё такое? Ну, может вы мне и нравились вначале как прекрасный образованный ноутбук, но ведь дело не в ноутбуках было, ёшкин кот! За вами крылась история о которой я ничего не знала, и не могла знать будучи ребенком. Но вы были таким грустным, таким одиноким. Не только в Пещере, а в целом… В МЗУ, на занятиях, в вас всегда чувствовалась какая-то смутная боль. И я уже не могла оставить вас… или забыть… Мой отец всегда был против вас, да-да, - Майя кивнула головой, печально нахмурившись. Упрямством сверкнули серые очи. – Я говорю вам это из уважения к вам, Фёдор Михайлович, потому что точно знаю, что вы не дурак и давно это понимаете. Да вы и сами ведь не больше Алёшки отца принимаете, верно же, капитан? Майя Юрьевна видела ваш взгляд вчера за просмотром, когда папа появился вначале ролика. И если мы вернёмся через ту новую дыру обратно, ооо! Отец наверное возненавидит нас обоих, я даже не знаю, на кого он будет злиться больше: на меня или на вас. Скажу по сердцу, Майя Юрьевна его любит и ей будет больно от его гнева, но…
Она улыбнулась, прикасаясь к его плечам своими ладонями. Бережно и как-то очень лично, смыкая свои пальцы на его куртке.
- Но я это переживу, потому что с той Пещеры и ещё раньше, твёрдо знала. Майя Юрьевна за вас. «Ты за меня - как я за тебя!» И это моё счастье, потому что вы… Да вы и сами всё понимаете… Я. Вас, - прошептала последнее, чувствуя першение в пересохшем разом горле. - ЛЮБЛЮ.
Замолчала, хватая ртом иллюзорные снежинки. Подняв лицо к небу и прикрыв глаза. Произнесла тихо:
- Надеюсь и вы когда-нибудь тоже… - снова замолчала, словно бы наступив себе на язык. Затем продолжила перескочив кажется на что-то иное:
- Поделитесь со мной вашим прошлым, как Майя Юрьевна делится своим. Ну да, ну да. Если конечно готовы, если конечно вы хотите тоже… Эээ…
«Быть. Со. Мной.»
Двинулась дальше оставляя ему право на прошлое, оставляя ему возможность уйти от ответа, если он пожелает. Мягкое соединение ладоней, когда рука об руку пошли в снег. Но она не смотрела на него, не выпытывала сокровенное, копаясь в боли. Давала право решать самому: стоит или нет? А из кустов вдруг вылетела такса – жизнерадостная счастливая собачка, толстенькая и звонкоголосая. Принялась облизывать Майины руки, царапать её колени своими жёсткими коготками, принялась вертеться юлой, крутиться юлой, раскапывать и создавать весёлую собачью суету.
- Знакомьтесь, Фёдор Михайлович - это Сосиска! Её интересует ваш замечательный рюкзак – на предмет «чего бы там поесть», хе-хе… Хоть голозвери и не едят, да зато едят люди. А я запрограммировала Сосиску прожорливой и приставучей сарделиной, потому как точь в точь такой она была на Земле, - подмигнула Фёдору Михайловичу лучисто. – И надеюсь ещё есть на Земле!