Они сейчас одним целым являлись! Мгновение, два или три. Живым единым существом они были – страдающим любящим существом, счастливым, наполненным надеждой.
Две души ставшие одним целым.
…Огорошенные страхом смертельным, взаимным этим ужасом друг за друга скованные. Два живых человека в негостеприимном этом, совсем даже не человечьем мире обнялись крепко-крепо, и Майя прижалась к Фёдору Михайловичу вздрагивая от ужаса, от радости, от надежды, от бритвенно-острой неопределенности их положения. «А дальше, а дальше что?» - беспощадно выбивало сердце в груди. «Что они с нами сделают? Зачем схватили живьём, для чего?»
Тем крепче обхватила она мужчину, тем сильнее прижалась к щитку скафандара не обращая внимания на неудобство и боль в локте. Предательски сухими оставались серые глаза, но резало, но кромсало душу по живому тупым ножом. Она плакала внутри себя горючими слезами от накативших эмоций, от счастья своего шального плакала, от близости этой неожиданной, от страха за Фёдора Михайловича. От этого липкого жуткого страха – что они с ним сделают? Как ей помешать, защитить, помочь!?
…Когда так мало сил, роста и стати.
Она не могла расплакаться наяву. Глаза пощипывало, холодным огнем налились отяжелевшие веки, но более ничего не произошло. Трескучая головная боль разве что накатила, да исказила лицо кривая улыбка, перекошенная такая, жутковатая, словно бы прорезанная на лице красновато-лиловой чертой. Губы шептали какую-то сентиментальную чушь, такую ненужную для любого постороннего зрителя и такую важную для неё, для Майи. Для этой руки в плотной шершавой перчатке, которая у неё сейчас на веснушчатой захолодевшей щеке лежала-то.
- Всё хорошо, всё чудесно. А вы испугались? Все хорошо, порядок, пучком… Главное вместе, главное хорошо. Ну, это да… ну это бывает… Глупо, глупо получилось, но мы же не могли сдаться просто так? Не попытаться… Не использовать свой шанс… - в этом сумраке девушка не имела сейчас сил, чтобы разжать свои крепкие объятия. Казалось, что они под защитой пока её руки будут крепко держать этого мужчину. Согревать. Оберегать! Щеке уже было неудобно от твердости скафандра, а Майе было страшно отпрянуть. Прервать это бесконечно живое мгновение, оборвать нить хоть какой-то определенности. Знания.
Старая детская игра «Я в домике». Они оба в домике, пока находятся рядышком. Пока так близко, так родственно друг с другом. Она чувствует его дыхание на своих волосах и каэется можно услышать бой сердца. Да-а-а, они в домике. Под крепкой крышей.
- Милый вы мой… родной. А как же я, если с вами что-то? Как же Майе Юрьевне жить-то? - прошептала уже почти, панически вздрогнув всем телом. Пытаясь взять себя в руки, запоздало ощущая боль ушиба, этот противновастый чугуниевый огонь. Ощущая холод щитка и свою силу. Да, у неё еще была сила! Она Майя Юрьевна Светлова еще не спеклась, не превратилась в прелое картофельное пюре, склизлое и размягшее, растекшееся соплями по стенам метафорической кастрюльки.
Рядом с ней её мужчина, её человек и кажется её половинка, Пчёлке есть кого защищать, есть ради кого оставаться сильной. Веселой. Цельной! Хотя и томит сердце давняя трещина у корней.
«Никогда не сдавайся, никогда…»
...
- Па-а-ап, я устала. Дурацкий поход… - рыжая пигалица Майя Юрьевна шести или семи лет отроду шмыгнула курносым носом, гневно поглядев на снег. Весь этот поход ей уже не нравился. Снег не нравился, холод… недружелюбный противный парк и мокреть под носом, своё собственное дыхание вымочившее воротник теплого комбинезона. Деревья казались угрожающими злыми призраками, а путь на лыжах оказался бесконечной и нудной дорогой.
Совсем даже не праздником оказалось это лыжное воскресенье с отцом, вся эта дорога превратилась во что-то липкое, влажное, надоедливое такое.
- Хочешь всё бросить, Май?
- А дома яблочки есть! И чай есть, и горячие бутерброды из тостера, и шоколадка…
- И шоколадка есть, ну да, ну да… - протянул отец как-то особенно зловеще, так протянул-то, что Майе Юрьевне вмиг расхотелось даже думать о шоколаде. Недовольным сделался голос отца. Тусклым сделался. Таким вот сделался, что сразу стало понятно – она его огорчила. Не будет больше таких праздников, не будет больше походов. Завтра отец сядет в свою ракету и улетит далеко-далеко. Она останется с мамой (жуть-жуть-жуть), потому что отца она огорчила. Совсем огорчила, кажется навсегда…
- Ну давай всё бросим и идём домой, раз дома ЕСТЬ ШОКОЛАД, - мрачным папиным тоном сейчас можно было не только нарезать этот самый шоколад, но пожалуй даже и растопить его. – Так. Значит. И порешим. Дочь.
Слова падали градинами. Каждое слово, словно отдельный мелкий ледяной камушек.
- Не-не-не, не порешили. Ничего не разешили пап, это я пошутила! Ну пошутила, ну анекдот рассказала, да? Ты же не злишься? – рассмеялась вымученно таракашка Майя, панически тараторя дальше. – Это шутка такая, ха-ха-ха, ну просто шутка, да? Ты же понимаешь, я понарошку. Ага-ага! А хочешь еще анекдот расскажу? Я много знаю, целую охапку очаровательных ис-то-ри-ек! (повторила с выражением) Давай еще расскажу… ну па-а-а, ну не обижайся пожалуйста!
- Шу-у-утница… – оттаяло лицо отца и красивые темные брови на белом лице, уже не хмурились с недовольством. Зима вдруг превратилась в сказку, и даже влага в носочках сделался нежной и теплой, когда его большая надежная рука легла на её голову.
Её любят! Её снова любят и ей гордятся, и грустные глаза отца вот уже полны света. Серые ледяные глаза оттаявшие весной.
Он столько всего знает, столько всего умеет. Кому нужен дурацкий шоколад, когда такой высокий красивый отец, герой книжек и тысячи приключений, улыбается тебе тепло-тело? Не с голоэкрана улыбается, а живьём.
- Догоняй, Май!
…Это был славный день. Чудесный день отдыха с отцом. Они пили горячий сладкий чай из термоса, жевали бутерброды с ветчиной и отец о чём-то рассказывал, что она не запоминала, но слушать его истории было жутко интересно.
Уже никакой мокрости не ощущалось, никакой осклизлости более не существовало в целом мире. Папе нравится этот поход и ей нравится тоже.
Отец знал как развести костер. Как поставить палатку. Как разогреть еду. Отец прихватил теплые запасные носки, восхитительно сухие и жаркие. Он снял с нее лыжные ботинки, протянув свеженькие носочки. Он мог всё! Он всё знал!
Деревья больше не кривлялись, день больше не мучил своим унылым однообразием. Папа был рядом. Он грел своей заботой словно солнце в июле.
- А если бы сдалась, Май? Был бы у нас такой день?
- Неа, не было бы. Ага-ага! Десять из десяти по шкале Майи Юрьевны, не было бы точно определенностно и специ-фи-фически!
- То-то же, нельзя сдаваться на первой же затяжной горке, Май. Нельзя вешать нос и лапки вверх при первой же трудности. Сколько их еще впереди, догадываешься? Чего уж тут. Держи свой шоколад, душа сахарная… Держи и жуй, всё равно ведь в голове мозгов нет, одни глупости… - Папа мог всё. Даже явить на свет восхитительно-большущую шоколадку из своего казалось бы опустевшего рюкзака.
Сладкий вкус шоколада немножечко портило замечание о её глупости, это как-то смутно тревожило, наполняло небольшой горечью этот прекрасный день, ну да это было привычно – «Всё твои глупости, Май». Любимое папино выражение.
...
А потом отец улетел, через день или через два. Он обещал вернуться на майские праздники, но не вернулся домой и на её день рождения в августе, так уж получилось… Капитан Светлов, отважный звездолётчик и герой не мог принадлежать только одной рыжей девочке Земли. Он вёл свой гордый звездолет сквозь космическую бездну, он мог всё и поэтому был нужен всем людям сразу. Это позже Пчёлка поймет, что отец уставал от однообразного домашнего быта, что он был из тех мужчин, которые не могут сидеть на одном месте.
Не со зла. Но Юрий Светлов всегда стремился вверх, Земля была для него пленом. Отдохнуть на недельку другую дома, среди шкворчания яичницы и доброго чайного духа, а потом вверх, вверх, вверх, в запредельную высоту. Есть такие птицы, которые всё время ищут бури, сложить крылья даже и дома, среди семьи, для них верная гибель. Просто, её папа всегда был такой птицей, высокой птицей высокого же, космического полёта.
«А я? Интересно, что же я за пчелка такая, смогла бы Майя Юрьевна сложить свои крылья… и довольствоваться тем что есть? Отступить ради кого-то. Перестать сопротивляться, чтобы другому не причинили боль… »
Горестно нахмурились брови веснушчатой Пчелы когда она нехотя отстранилась от Фёдора Михайловича, рассматривая сейчас его лицо. Пытаясь понять, цел ли он? Не повредил ли чего?
...Пыталась всмотреться в него как доктор, как старший лейтенант ВКС, но женское, стихийное, чувствительное и такое болючее… это женское чувство отвлекало ее, мучило беспокойством, томило невыносимой нежностью и тревогой, такой любовью пронзительной и страхом обжигало же, что впору было потерять сознание. Так и стояла она на коленях - побледневшая внимательная Пчела, со всеми её веснушками и длинной челкой выбившейся из косы, хмурилась, всё больше всматриваясь в глаза его грустные. Всё больше теряясь в его взгляде, в лице таком же бледном как и у неё самой, в этих длинных бровях…
«Цел, кажется цел! Цел, Слава Богу! Но что же дальше? Что дальше?! Он ведь будет сражаться, ох нет, он будет драться из-за Майи Юрьевны и вредить себе. О-о-ох, что же делать… Сдаться, или бороться вдвоём? Не понимаю, ничего не понимаю… Не могу смотреть как его бьют. Не могу! Не сумею я остаться в стороне да и не желаю тоже, ни-ко-г-да. Но как же быть. КАК ЖЕ БЫТЬ?»
- Вы целы, Фёдор Михайлович? Вдыхать не больно, никаких неприятных ощущений нет? - чуть сморщившись, прикоснулась к собственному локтю. Поежилась от мимолетной колючей муки. Противновато прибаливала ушибленная рука, а все же постаралась улыбнуться Майя Юрьевна; всё же наперекор ситуации сдула свою челочку в бок, в куражном этом задорном стиле Молнии Светловой.
Ей. Есть для кого жить. Стараться. Смешить.
Эффектно сдула чёлочку, хоть и нелегко это давалось сейчас: не до эффектов Пчёлке было, не до рекламных плакатов, увы.
- Майя Юрьевна тоже вроде цела, мозг функционирует. Охо-хо… А я представляете, когда нас схватили, всё думала… То есть я эту мысль раньше думала, сто процентов глупую конечно, а все же год за годом крутилась она в голове. Бзззз-бззз-бззз, как пчела! Вот когда вас схватили рыцари, Фёдор Михайлович, как вы очнулись? Где? Я ведь так тогда перенервничала, что уж ни о чём больше думать не могла. Ну отец, звездолёт, обижена я была очень, всё так. Думала: «Да пошли вы все с вашим фрик-шоу!» А потом день за днём думала, вот жалко что мы тогда не поговорили, жалко, что не успели сказать что-то важное и эта мысль меня грызла снова, снова и снова… Как вы тогда очнулись? что было для вас после Пещеры, когда рыцари забрали вас в плен? Я ведь ничего не знала и до сих пор не знаю, между прочим. Ага-ага.
Вздохнула. Улыбнулась несмело в этой полумгле.
- И чтобы ни случилось, а Майя Юрьевна всё-же восхрененностно рада, что мы сейчас вместе, олрайт! – деловизной наполнился чуть хрипловатый голос госпожи Светловой. – Кстати. Не думаю, что они оставили бы нам наши вещи, если бы я не стала сопротивляться. Логично предположить, что инопланетяне в любом случае провели бы тщательный обыск и забрали с собой весь полезный скарб. Выходит, капитан, Майя Юрьевна Светлова ничего не нарушила. Оу йес, сэр. Вдобавок, вы правы, у нас в этой ситуации и достижение имеется благодаря вашей же боевой подготовке. Без шлемов инсектоиды небоеспособны, нужно только как-то содрать с них эту дрянь. Нет, всё совсем не так плохо, если подумать… Необходимо просто выработать эффектный план со звучным названием! Оно вообще не нужно, по правде-то говоря, но хорошее пафосное названьице всегда добавляет сока в задумку.
…Она сейчас говорила, болтала и улыбалась, чтобы поднять настроение. Ему поднять и себе тоже. Уныние в таких ситуациях недопустимо, молчание – злой и нехороший советчик, мрачный советчик, наталкивающий на жуткие мысли. Иногда нужно просто поговорить, как ни в чём ни бывало, сохранить в себе простой дружелюбный настрой. Они ведь с Фёдором Михайловичем вместе. Не с кем-то. А именно ОНИ. Вдвоём.
Еще не все потеряно, ещё есть шанс.
- Какой у вас прекрасный одеколон, Фёдор Михайлович. Интересный аромат… Хе-хе, - ласково поглядела на него, артистично принюхавшись. Вздернула бровку азартно, прикоснувшись к его руке. – Ну лан, это хотя и приятная безумно, а всё же лирика. Мы в любом случае не одни. Кырымжан с Ваней, первая захваченная группа Михалкова, все данкисты сейчас голову ломают над ситуацией, но даже и в самом худшем случае, а что если нам с вами напасть на чужака и снять с него шлем, действуя по плану? Они ведь думают будто мы спеклись, наверняка не ожидают сопротивления. Нам следует разработать условный знак, а потом по вашему знаку, начать действовать! Как думаете, выдержим ещё одну трёпку?
Она улыбалась в полутьме. Сейчас - натянуто, а там в прошлом загадочно, когда спросил он о лыжах и когда Майя напустила на себя интриги, хитровато порхнув длиннющими ресницами. Ну. Может и пробежится... Наверняка даже пробежиться и ему покажет, по доброму посмеиваясь над первой неуклюжей попыткой Фёдора Михайловича! Но женщина ведь загадка, но ведь это древняя игра - быть интересной для СВОЕГО человека.
Хе-хе. Она и сейчас улыбалась, стараясь сохранить свет души. Нельзя унывать, нельзя думать о мрачном будущем. Необходимо действовать, говорить, смеяться и строить планы. Греть своего ледяного мужчину, чтобы он не замёрз от мрачных жестоких дум.
Фёдор Михайлович, он такой! Он может взять всё на себя, обвиняя капитана Чижика во всех грехах на свете.
«Неа. Не допущу подобного!»