Она грелась в его объятиях и ей становилось теплее. Может быть, даже жарко немного. Холодные как лёд руки, прижавшиеся пусть и не к самой широкой, но мужественной спине Фёдора Михайловича Чижика, наполнялись теплом. Жизнью. Больше не чувствовались одеревеневшими, с трудно гнущимися пальцами.
Они оживали.
И он, конечно же, это почувствовал. Всем телом ощутил, как рыжеволосая девушка, напряжённая, будто сжатая пружина, в момент, когда он её обнял, расслабляется в его руках. Тают ледники, которыми она отгородилась от внешнего мира, и оттаявшие ручейки, может быть, ищут выход в горячих слезах. А может, и нет. Майя Юрьевна ведь не из тех, кто часто плачет. Или она просто хочет такой казаться окружающим?
Фёдор Михайлович понял, что прошло. Миновало это её тяжёлое состояние, в котором она винила себя во всех бедах так, словно бы сама приказала проводить эксперимент над своими одноклассниками и учителем. Очень горестно было это видеть. Она говорила, что всё испортила - но не испортила ничего. Разве что повлияла на решение своего отца, и то косвенно. Можно ли было сказать, что Майя подмочила репутацию Юрия Аркадьевича? То капитану Светлову виднее. А его дочь - она... она - героиня. Настоящая героиня. Чижик её такой считал. Как и других ребят с «Фобоса». Но Майя среди них была особенной во многом из-за того, кем был её отец. На ней лежала особая ответственность. От неё ждали больше других. За неё говорила её звучная фамилия. Тяжёлая это была ноша, непосильная для хрупких плеч двенадцатилетней девочки. Но она достойно выдержала испытание и нашла в себе силы найти свой путь, не упасть духом после провала с МЗУ.
Мысли смешались в голове капитана. Он почувствовал относительное спокойствие, когда понял, что девушке стало легче. Даже голос её потеплел и смягчился, уже не звучал так сухо и пронзительно, как нож по заледеневшему стеклу, по натянутым нервам, крича от боли не телесной, но сердечной, от муки душевной своей. Поспокойнее стало Чижику, сердце начало успокаиваться и уже колотилось не так сильно, не с такой частотой, словно бы хотело вырваться из груди, как пойманная птица из схлопнувшегося силка. Мужчина сглотнул, борясь с желанием не отпускать Пчёлку и постоять ещё немного вот так, в жарких объятиях.
О да, её ледяные минуту назад руки жарко грели его спину через тонкую ткань рубашки. Душистое дыхание, приправленное пряностями, лёгким флёром апельсина и чайных трав, щекотало шею, грело, и этот жар мгновенно разливался по всему телу, будоража его и волнуя кровь. Всё это казалось сном будто. Эти объятия с Майей. Сном несомненно приятным, после таких не хочется просыпаться. Разрушать их миг близости. Единения двух сердец, решивших поговорить друг с другом. Ток-ток-ток. Звучавших будто в унисон. И снова жарко стало. И снова краска прилила к лицу.
- Ты права, моя девочка... - устало как-то очень прозвучал его голос. Грустно. Вымученно. Словно бы капитан прошёл долгий путь и не осталось сил говорить. Душевных сил не осталось. - Я себя не простил... Как бы разумом понимаю, что всё в порядке. Всё осталось в прошлом. Но, видимо, не осталось. Преследует и сейчас... И не одного меня, я вижу. Вас со Стругачёвым тоже, - Чижик тяжело вздохнул и, слегка отстранившись, поглядел на Майю своим знакомым взглядом, исполненным печали.
Впрочем, её улыбка его согрела. Посмотрел он на Майю. На губы её, чуть приподнявшиеся в уголках. Кривоватая слегонца улыбка выходила у данкийского доктора, но чистая и искренняя. И он ей ответил. Сначала несмело улыбнувшись в ответ, будто пальцами заставляя губы растягиваться в улыбке. Затем уже увереннее. Видно было, что её улыбка его душу греет. И теперь уже он, обласканный ею, оттаивает от сковавшего его сердце льда.
- Да... с тобой приятно поговорить, - она, эта улыбка, снова стала сдержаннее. Так уж было свойственно Фёдору Михайловичу - придерживать в узде свои эмоции, даже вполне себе искренние. Он вдруг усмехнулся и забавно покачал головой. - Признаюсь, давно я столько ни с кем не разговаривал. На самые разные темы. Так, чтобы с душой... с интересом... Очень давно.
И он очень тепло поглядел на Майю. Как на солнышко, согревшее в пасмурный день. А затем поднял правую руку и провёл легонько слегка суховатой своей ладонью по её щеке, слегонца зарываясь кончиками пальцев в замечательные её, искристо-рыжие волосы. Нежно провёл и медленно. Пожалуй, вовсе не по-отечески, и даже для друга это было слишком чувственное прикосновение. Смутился запоздало и руку убрал ей на плечо, когда пришло понимание, что он делает.
Очередной тяжёлый вздох. Но уже полегче выходил он. Расслабился немного капитан от её милой улыбки. От потеплевших рук и от взгляда по-женски тёплого. Улыбнулся намного смелее прежнего. Расцвёл и засмущался одновременно от новых комплиментов, которые ему было неловко слышать от девушки. Ей хватало смелости открыто выражать свои мысли. То, чего не очень хватало ему самому. Робость какая-то внутренняя одолевала всякий раз, когда пытался поступать так же.
- Не знаю, получится ли... - неуверенно начал он отвечать. - Замечательное предложение простить друг друга, но поможет ли оно? Вообще, было бы хорошо, если бы здесь был Стругачёв. Взаимные извинения могли бы... сыграть бОльшую роль. Но ты права - ничто не мешает нам извиниться друг перед другом каждый, по отдельности. В таком случае...
Он отвёл взгляд в сторону на несколько секунд, о чём-то задумавшись или слова нужные подбирая. Видно было, что трудно они даются сейчас капитану. Это не «Педагогическая поэма», а целый четырёхтомник «Войны и мира» будто.
- Хорошо... - глухо сказал Чижик, сглотнул и вернул взгляд на Майю. - Я тебя прощаю. Ты замечательная, и... всё то же самое я про тебя могу сказать. Прости, что повторяюсь... - он смущённо потёр кончик своего носа. - Красивая. Добрая. Смелая. Милая и... замечательная, гм-да, - смешался Фёдор Михайлович, слегка покраснев. - Я тебя... конечно, прощаю! И ты меня... спасибо, что простила, - он усмехнулся. - На всякий случай ещё раз... последний... попрошу у тебя прощения. Больше не буду, честно, - покрутил головой забавно, потёр её руку возле локтя, подбадривая будто. И кивнул наконец. - Очень... мне это интересно послушать... Расскажи, конечно. Если хочешь.
* * *
Долго поговорить за мытьём посуды не удалось. Во-первых, самой посуды было немного, и если натирать её слишком долго, то и до дыр можно протереть. Во-вторых, как-то слишком быстро вернулся Стругачёв. Конечно, это Майе с Чижиком так показалось - время сейчас для них словно застыло, но оно не стояло на месте, плавно и размеренно текло себе вперёд со скоростью шестьдесят ударов секундной стрелки в минуту. Минут пятнадцать или двадцать отсутствовал рыжик в каюте, но вернулся. Он обещал - и он вернулся. Как Карлсон. Такой же рыжий мужчина в полном расцвете сил, держащий свои обещания.
Робко приоткрылась дверь каюты сначала. Заглянул в образовавшуюся щель несмелый и отчего-то испуганный глаз. Потом показался любопытный нос, а за ним и сжавшиеся в тонкую полоску, поджатые в задумчивости губы. Слегка дрожащие. И вот уже весь Стругачёв просочился внутрь, прикрывая за собой дверь. Оглянулся через плечо, вздохнул и, подойдя, остановился перед Пчёлкой. Прикрыл глаза на мгновение, собираясь с силами. Открыл и выдохнул на одном дыхании:
- Ты прости меня, пожалуйста, Майя, - извинился, словно бы слышал, о чём они с Фёдором Михайловичем говорили. - Я понимаю, каково тебе было это слышать. Извини, что нагрубил... наговорил гадостей... про твоего отца в том числе. Я не беру свои слова назад... сказанного не воротишь... и моё мнение про эксперимент, ты знаешь, оно не изменится от этого... Но хочу добавить, что каждый имеет право на ошибку. Я верю, что твой отец... он мог её осознать и... измениться, и уже...
Замялся Алексей на этом, растерял все слова и взгляд в сторону отвёл, выдохнул устало и измученно, ладонью небрежно махнул.
- В общем, я хочу сказать, что твой отец мог научиться на этой ошибке и уже не такой, как... каким был. Вот... А ты не должна нести ответственность за его поступки и выслушивать всё это. В конце концов... он же ещё тогда попытался всё исправить. Пусть это и вышло не очень красиво, - Лёха при этих словах взглянул на Чижика, - но он попытался. Он... что-то сделал, чтобы исправить ошибку. Я думаю... он хороший человек, твой батя. Все мы не безгрешны. Уж я-то сколько запретных кнопок нажимал, - усмехнулся рыжик тепло. - Я не думаю о нём плохо, правда. Было дело, да прошло. Я многое передумал и пришёл к определённым выводам. Так что... не принимай близко к сердцу, лады?
Стругачёв шагнул вперёд к девушке, неловко протянул к ней руки.
- Может, это... давай обнимемся, что ли?.. В знак дружбы и понимания, - смущённо предложил он. Было видно, что боится он обиды Майи Юрьевны и очень хочет сгладить свою вину. Но говорил вроде искренне. Не ради того, чтобы получить её прощение.