Больше всего Майе нравились его глубокие глаза. Ещё конечно губы, такие себе задумчивые мужские губы улыбающиеся несмело, да зато искренно. Длинные красивые брови и маленькие аккуратные уши, которые так приятно, так задорно и весело было щекотать! К ним хотелось прикоснуться, к этим бархатистым уютным ушкам – их хотелось потрогать, погладить своими ласковыми пальцами. Однако, первым делом её всегда привлекали глаза Фёдора Михайловича, сквозило в них что-то родственное, мудро понимающее такое…
Люди, к сожалению, не могут видеть себя со стороны и даже когда смотришь видео с самим собой, видишь себя как бы изнутри, видишь душу свою, натуру, а внешность не особо принимаешь. Внешность видится накипью, некой вторичностью. А первым делом нутро бросается в глаза, мешаясь между желаемым и действительным, словно фантазия о самом себе, но не реальность. И как невозможно увидеть свой настоящий характер, так и внешность свою невозможно принять на все сто. Ты видишь что-то лучшее, или что-то худшее от самого себя.
Майя не видела своих горьких глаз. Саму себя Пчёлка почитала веселой, быть может немного бедовой и неудачливой девчонкой, случалось и пугливой даже, но уж точно не грустной.
Она бы рассмеялась, скажи кто-то, будто в ней также много грусти как и в Фёдоре Михаловиче. Но они были похожи – своими глазами похожи, душами! Сердце её тянулось к его сердцу именно оттого, что чуяло родственную печаль, но Пчёлка этого не понимала. Для этого нужно увидеть себя со стороны, а люди, к сожалению, лишены подобного дара.
Вот и сейчас, когда улыбался он, улыбалась и она. Улыбалась легко и весело, так как шло оно от души. Улыбка ее была кривоватой, несмелой, боящейся сглазить этот чудный момент. А лицо лучилось простой радостью, радостью отдыха и общения.
- Не лопнул бы наш Алексей Кирович! – вздёрнула бровку Майя, отвечая на шутку про Алексея. – Спасём безопасника и съедим каждый по бутерброду!
Радость, приправленная тихим смехом, а иногда и серьезность, как в этом длинном пустом коридоре, когда возвращались назад. Неспешно, будто прогуливающаяся парочка идущая домой сквозь снегопад, возвращались-то.
- Конечно, - кивнула головой доктор Майя. – Если желаете, я буду рада показать вам те местечки. Они офигенны! – вытянула большой палец вверх. – Вообще-то это будет здорово, моя больница и те дорожки, я-то их наизусть знаю, как старых знакомых! Верьте не верьте капитан, а только Майя Юрьевна по ним может с закрытыми глазами пробежать: с указанием каждой колдобинки и случайного пенька. Круто, правда?
Несмелая, но счастливая улыбка осветила веснушчатое лицо.
- Там есть старый дуб, возле которого я любила отдыхать. И магазин чая, в котором пахнет как в раю. И собачка Гретта, которую всегда выгуливают в шесть утра… Чудесная такса по шкале мимимишности всех такс, хе-хе! И фонари как одуванчики. А если бы ещё с погодой повезло, то были бы мы самими счастливыми на свете, капитан. – Так и сказала «мы», не заметив этого словечка. – Только ведь погода, ёшкин кот, не настраиваемая стихия. Возможно, вместо снега слегонца будет идти дождь, а гравий под ногами размокнет в хлам. Дерзнете тогда прогуляться? Я бы с радостью. Майя Юрьевна подмосковье очень любит, а потом мы бы зашли в больницу. Но тогда уж все будут глядеть на вас, предупреждаю. Настоящий космический капитан, и…
«…И человек, который придёт со мной, вызовет интерес и всё такое». Но об этом последнем Пчёлка всё же умолчала, вглядевшись в лицо Фёдора Михайловича и серьезно кивнув ему головой. Такой вот себе ответ про честность, про прогулки… Она была серьезной сейчас, ей было приятно. Слова о том, что она не может ему надоесть тронули душу Майи. Рыжуля даже как-то растерялась, улыбнувшись несмело и чуть покраснев.
- Здо-о-орово, - тихонечко произнесла, рассмущавшись чисто по девичьи. Мягко тронула его запястье, робко улыбаясь. Поправила бокальчик мизинцем, хихикнула не удержавшись…
Да. Они были похожи. И когда время застыло, когда капитан вдруг разнервничался застигнутый врасплох вопросом о блондинке, Майя могла понять его эмоции и ей вдруг сделалось жутко неловко. Даже стыдно, от того что полезли они в душу Фёдору Михайловичу. Пожалуй, даже больно за него: совсем растерянным он выглядел, не ожидающим такой подставы от двух рыжих заговорщиков.
Поглядела на Алёху. Растерянно поглядела, ошеломленно – «да кто же она такая, эта блондинка, если Фёдор Михайлович ТАК смущается, Алексей!?» Кружечка неловко звянькнула о свою тарелочку, разволновавшись в руках Майи Юрьевны.
- Б-буду лимонад, да, - почему-то пробормотала Майя, хотя она совсем и не желала газировку в этот миг.
«…Ещё и с портретом ерунда стопроцентная. Он ведь неверно висит, ё-моё!»
Серая грусть залила её глаза, тоскливое сопонимание. И вот они уже стали задумчивыми, эти глаза, вот уже потемнели напитываясь синей горечью: дрогнули рыжие ресницы, а девушка приняла решение, не желая более мучить Фёдора Михайловича. Нет, она не могла его пытать. Его боль, казалась её собственной болью в этот момент. И было очень стыдно.
- А… Алексей Кирович, а помните красавицу-блондинку, которую Майя Юрьевна вам показывала днём? Это ж моя ма… (замялась) ну эта она… моя мама, ага-ага. Зинаида Константиновна, олрайт! – подняла большой палец вверх, улыбаясь своей напряженной кривой улыбкой в духе японского робота начала двадцать первого века. Напоминая жуткую куклу, пытающуюся наиграть веселье. – О-охренеть какие у меня гены, да?! Вот же ж повезло мне. Фёдор Михайлович, а хотите увидеть Зинаиду Константиновну?