Она им любовалась. Поглядывала со стороны наслаждаясь эти движением, когда схватившись за руки они неслись вперед. Она чувствовала как бьется его в сердце, была напряжена точно так же как и Фёдор Михайлович, а потому бежала давая выход бешенной своей энергии. Неслась вперед и не забывала посматривать назад.
...Она не желала от него убегать. Это была игра, а не соревнование, удовольствие, а не преодоление дистанции на скорость. Она не желала его уязвить, показать что она сильнее, быстрее, выносливее в этой дисциплине… Не-е-ет, это бы всё испортило, это бы превратило игру в тягостное, никому не нужное соперничество. Интересно было парить вдвоём, а разрушь этот тонкий миг единения и снова бы они разбились на два одиночества. И не существовало бы уже этого веселого бега вдвоём, взглядов, смешинок, недомолвок… не было бы ощущения чуда, когда казалось что летят, а ноги нужны только для того, чтобы время от времени прикасаться к полу, отталкиваться ногами от земли и снова взмывать в небо.
Майя улыбалась. Она вся сейчас улыбалась, весь ее облик был одной воплощенной радостью, когда смеялись глаза, смеялась вся её девичья мелкая фигура и даже волосы, рыжие, пламенные, собранные в косу волосы тоже пропитались удовольствием! Она разрумянилась от этого бега, а глаза стали как-то глубже. Грусть дальнего Эксперимента придавала им свой собственный штормовой оттенок: вот не было бы этой грусти, и пожалуй от радости можно было бы и подустать. Но в Майе присутствовала грусть, органичная какая-то въевшаяся в кости горечь. Она ведь с ней выросла! Старая эта боль стала частью ее души. Глаза Пчёлки умели лучиться не только счастьем, они умели принимать чужую боль. В силу возраста далеко не всегда, лишь время от времени… И всё же она могла понять чужую грусть, и обнять человека: взять на себя частицу его муки, чтобы облегчить груз. Прикосновения её стали жарче, когда Чижик рассказал о расставании своих родителей. Светлова поглядела на него долгим задумчивым взглядом, а потом вернулась к массажу, тихим вздохом своим, горячими своими ладонями да молчаливой лаской, разделяя с ним его тоску.
И снова Пчёлка удовольственно вздохнула, когда почувствовала его руку на своих волосах. И улыбнулась, и зарделась от сладкой неги, потому что очень приятно стало! Потому что невыносимо хорошо! И мысли, которые приходили в этот момент… думалось отчего-то о его теле под рубашкой, о горячем мужском теле… и о том что он ей совершенно не противен: ни его руки, ни его тело, ни эта челочка очень идущая капитану…
Да. Бег был сейчас необходим! Порция простого этого веселья, когда можно было снова ощутить себя ребенком, простым в своих желаниях дитём. Ведь раньше, скажем, Фёдор Михайлович положит руку на ее плечо и Майя Юрьевна счастлива. Простой похвалой полна, простым ободрением. В двенадцать-то лет. А сейчас думалось всё о тонкой рубашке… о тесных объятиях, о синей чародейской темноте и его глазах – умных глазах, грустных глазах, влекущих…
Майя смеялась, ей было легко – кривоватая ее улыбка иногда была лукавой, иногда по детски открытой, иногда шутливой.
Пчёлка со смехом поставила тарелку с бутербродами на его поднос:
- Так точно, капитан. Несите! - сдвинула бокалы в сторону, упорядочивая посуду на подносе. Майя была педантична: она выстроила посуду строгим узором, выравнивая бокалы как по линейке.
Удивилась же, когда он похвалил её хозяйственность. Пафосная Молния привыкла к похвалам, но сама Светлова всегда тушевалась в таких ситуациях. Смущенно потерла курносый нос, чуть опуская взгляд.
- Ну-у-у, Майю Юрьевну ведь бесплатно кормят, получается. И все добры к ней… ага-ага. Я на сто процентов рада, что врач пока никому не нужен, но помогать с едой на кухне - это меньшее чем я могу отплатить. – И снова вдруг сверкнули ее глаза дальним штормом: грустью налились, да мирным спокойствием одновременно. – Я ведь когда сюда шла, так переживала. Как мы встретимся после всего…, уместно ли будет присутствие Майи Юрьевны на борту… Спать не могла, ёшкин кот! А потом мы встретились в шлюзе и всё пошло само-собой. Мне стало спокойно. Словно я у себя в подмосковье и всё привычно: вот больница, вот дорожки, вот снегопад за окном. Дааа…
Девушка дотронулась до капитана рукой, без эротичности пожалуй, просто по родственному.
- Не могу не отметить, что вы всегда просите не обращать внимания на ваше мнение и извиняетесь, когда говорите свои выводы. Но мне они интересны! – чуть приподняла брови, кивнув Чижику. – И… если вправду нет секретов и туда-сюда, и это кино… и финал вам не омерзителен, так тудыть его в топку. Вы говорите своё мнение-то для Майи Юрьены. Оно мне важно! Я… мне нравится вас слушать.
Усмехнулась.
- Алиску назвал папа. Ну, он вообще романтичный человек в душе, вот я уверена. Конечно, спроси я его сейчас про это, он скажет что-нибудь вроде «не грузи меня своими глупостями, Май», но… - тепло прищурилась Майя. – Я уверена что Кира Булычева он читал.
- Тостер долго грелся, Алексей Кирович, потребовалось время чтобы он поджарил хлеб! – улыбнулась Майя, раскрасивевшаяся пламенная Майя, глядя на Алёшку да и на весь мир сейчас с особым искристым теплом. – Угощайтесь, пожалуйста.
Протянула ему бутерброд, с любопытством поглядев в каюту Чижика. С жарким заметным таким любопытством, а ещё чуток нахмурившись и разом вдруг грустнея. Отвернулась как-то слишком резко и пошла к себе, забирая с подноса ведёрко. Поставила шампанское на лёд, разложила шоколад и конфеты. Поставила чайник, само собой:
- Мини-ночной пикник объявляется открытым. Давайте перекусим как следует! Ночной завтрак, агась!