…Она всмотрелась в его глаза, в эти особенные для нее серо-зеленые глаза, такие вот грустные и глубокие. Они могли быть радостными, светлыми, могли быть даже жутковатыми (как во время выговора, во время этого самого «заруби себе на носу, Светлова!») но всё равно оставались печальными по сути своей. Умудренными, пожалуй, да-да, хорошее русское слово! Имено что умудренными, каким-то болезненным опытом живой души - души, которой ведомо страдание, но которая не испортилась от давней перенесенной боли. Глаза Фёдора Михайловича Чижика, настоящие глаза делающие его самим собой. Делающие его одним единственным, для одной единственной веснушчато-рыжей Пчелы.
Майя боялась.
Отвернулась, задрожала, закрыла уши руками, потому что видела всё как наяву. Он мерещился ей – её роковой, жуткий рыцарь: грозный плюмаж, рогатый шлем, молчаливая беспощадность в каждом движении. О! Майя сотворила этого рыцаря сама, безупречный, созданный в мельчайших подробностях личный кошмар.
Он был создан долгими печальными буднями под снегом, был создан из горечи, из тех однообразных серых дней, когда ждала на полке. Из ночных кошмаров. Из этого детского крика: «Не надо, прошу вас!» Был создан из маминого равнодушия, из этой стены молчания, навсегда протянувшейся между Зинаидой Константиновной и ее родной дочерью. Из нелюбви. Из отсутствия ласки. Из вопроса – «А почему?» И конечно же, из отсутствия ответов на этот самый вопрос…
В ледяных прорезях шлема плескались простые житейские сцены: « - Иди, поиграй девочка. - Не девочка, я - Майя! - Иди-иди, играй…»
Он был создан из жалости к себе, само собой, из этой старой обиды, которую надо было бы простить (и на словах прощена), а сердце всё еще заходилась болью, желанием высказать, выкрикнуть всё в лицо. Почему ты всегда меня бросал, отец!?
«Извини, Май. Ты же знаешь, как это бывает. Служба, я не смогу прилететь, как обещал. Ну-у-у, это же не от меня зависит, верно? Учись быть сильной, дочь, пригодится. Это работа, Май! Не говори глупостей, конечно, я не могу тебя взять с собой. Тебе нечего делать на космическом корабле, нельзя совмещать личное и профессиональное. Ну ничего страшного, скоро увидимся» - а голос такой веселый, а там в космосе у отца чувствуется такая интересная, цветная жизнь. Жизнь без Майи.
Ее собственная жизнь тянется в этом тоскливом дорогом доме, среди очень дорогих вещей отца. В общежитии МЗУ было веселее, но отец не хотел, чтобы она жила там. «У тебе есть свой дом, Май. Тебе не нужно жить где-то ещё»
Грубый жуткий призрак, молчаливый укор. Пчёлка зажмурилась, потому что видела всё это как наяву: удар Чижика под дых, слышала его же хриплый голос в своих ушах:
- Бегите!
И видела рыцаря, этого темного призрака, наставившего на нее копьё среди тумана. Фальшивого голографического тумана, не менее фальшивой планеты. А для нее это стало реальностью. Концом детства, когда неразрешимые вопросы уже мерещились, но они ещё не убивали. А вот после пещеры...
После пещеры пришел Страх.
И против этого страха защищали только глаза реального Фёдора Михайловича, живые глаза капитана. Не школьного учителя, которого били и шпыняли, вынудив участвовать во всём этом обмане, очернив любовь к профессии, к ученикам, заставив этой самой любовью играть роль лжеца.
Сейчас она смотрела в глаза зрелого мужчины: мужчины, который пережил; мужчины, которого она уважала – потому как Фёдору Михайловичу тоже очень трудно было принять этот чёртов Эксперимент. Наверняка трудно! Когда вот так вот, когда грязными ногами кто-то просто потоптался по его профессии. Заставил врать своим ученикам. Принудил участвовать в жестоком шоу, использовав любовь к детям.
Самый большой грех, мучить человека его любовью – унижать её, превращая светлое Божественное чувство в орудие зла.
Что ж. Смелый поступок, прийти и посмотреть снова проклятое кино. Фёдор Михайлович – храбрый!
Заледевшая докторская рука невесомо коснулась капитанской ладони. Опущенная голова застыла на капитанском плече. Потом чуть отстранилась девушка, серые её очи поглядели на чёлочку, призрак улыбки обозначился в уголках губ. Сейчас Светловой было не до высокой романтики, не до этих самых парящих бабочек в груди. И всё же его присутствие успокаивало, оно не отменяло Чёрного Рыцаря, но оно словно бы лишало его цветов, лишало рыцаря вещественности.
- Вот так… - чуть коснулась челочки Фёдора Михайловича, поправляя вылезшую на глаза прядь. Ей хотелось сейчас обнять капитана, утишить ту давнюю, ненужную боль. Зачем было бить по-настоящему ради игры, зачем поступать так жестоко с родным ей человеком?
Но она просто робко улыбнулась ему. И дотронулась до него, словно бы убеждаясь в реальности. Закусив губу, приняла помощь. Это и была её забота сейчас. Мужчины, они ведь не всегда любят когда с ними сю-сю-сю, а ей действительно было страшно одной.
Выбралась из кресла (а точнее выпала из него). – Х-хорошо. Да… Пожалуй, присоединюсь.
Села между ними двумя, задумчиво глядя в тарелку на поплывший уже шарик мороженного.
- Думаю, я Печкин. А что? Дядька знал, что ему нужно, чтобы стать добрым - велосипед! Ну да, ну да. В жизни очень ценны самые простые вещи. Моё дизайнерское кресло, мои часы, да? – с натяжечкой усмехнулась, поглядев на свои роскошные, украшенные золотом и хрусталём римские наручные часы. – А вас не дразнили, Фёдор Михайлович? Дядя Фёдор запоминающийся персонаж, вот что Майя Юрьевна думает. Очень разумный паренек! Мне почему-то кажется, вы всегда были серьезным в детстве… - усмехнулась, продолжив совсем тихо. – Мне всегда казалось, что вас чуть ли не с рождения Фёдором Михайловичем должны были звать.
И протянула свою узкую ладонь Алёшке, потому что сейчас была его сцена. Потому что рыцари прямо в этот момент, без всякой жалости вязали юного Стругачёва, снова причиняя ненужную, жестокую боль.
Путанный дым темной планеты.
- За Родину! За Чижика! За Иоффе! Леонарда! Карловича! – и вот уже захлебнулось жалкое сопротивление, и рыжего мальчугана зло, болезненно даже на вид начали связывать. Лёха еще вырвался, побежал вдруг к звездолету, отчаянно заголосив: - Я не пойду с вами!
Наверное, хотел домой…
А реальная Майя Юрьевна опустила голову, крепко пожав руку выросшего пилота. Даже прислонилась к нему по дружески плечом, в этом простом жесте - «Вы не один, Алексей»
- Дааа… Мне было легче. Я не очень хотела домой. Когда корабль слегонца разбился, ну, так ведь нам всем казалось, Майя Юрьевна это самое… Ей не хотелось обратно. Какая-то моя часть желала остаться на чужой планете. Навсегда. Ну… - выдохнула совсем тихо, так что и не услышишь конец фразы, если специально не станешь слушать. - …А что меня ждало на Земле? А здесь хоть приключение.
Тринадцатилетний Алёшка ожидаемо получил затрещину и был водружен на круп коня. Со скрипом потянулись телеги, исчезая в белой дали.
Молодой, двадцатишестилетний Чижик сидел в клетке грустный, большеглазый, какой-то очень несчастный и потерянный на вид. Как ребёнок! Майя не стала глядеть на капитана, наверное, это личное… Она смотрела вперед, прикрыв глаза, видела происходящее даже лучше чем на экране, ведь мозг загадочный орган. Свободная рука, словно сама собой, ненадолго коснулась капитанской кисти, отдавая своё тепло. Поддержку. Мимолётное нежное прикосновение.
Грустный притихший Чижик, свободолюбивая птица в клетке. Алешка, со своей оборвавшейся песней – и снова удар, снова ненужная боль для рыжего мальчугана. Зло вставленный кляп, когда грубо, когда за волосы...
Снова череда вопросов в голове, зачем нужна была вся эта жестокость? Туман, туман.
Пчёлка знала, что будет дальше. Безжалостно выставленный на всеобщее обозрение, состоялся их «интимный» разговор с Аней. Простая тема для разговора: притвориться ли им детьми, если вдруг дойдет до пыток и прочего.
...Тогда в это верилось. Когда Алёшку били, когда били учителя, верилось, что бить могут всех. Разговор с Аней был личным, но экспериментаторам было плевать, само собой. Они вынесли это на общий обзор, ведь в клетках всё записывалось.
- Я, Аня, тебе вот что скажу. Я за узкую спину Чижика не встану, пока его бить будут. И как ребенок вести себя не стану, чтобы учителя под пытки бросили пока я сопли лить буду, наигрывая маленькую. Мой папа с Чижиком не ладит, а я лажу. Даже если бы папа сюда позвонил лично, ничего бы не изменилось, Аня. Даже если учитель сам приказ отдаст ничего не изменится, ага. Так что прости меня. Но это контрпродуктивно. Нам не надо ссориться. Но я буду делать так, как я решила.
Доктор Майя понурилась, остро чувствуя себя раздетой. Уперлась подбородком в грудь.
А маленькая Майя, словно бы, чтобы добить себя взрослую, продолжала:
- Видала я тут на днях Стругачева в медотсеке. Прям павлин! Pavo cristatus. Хвост веером, грудь колесом. До-о-о-ктор Любова, выдайте мне побольше та-а-аблеток от любви пожа-а-алуйста! Такой героический весь прямо. Вот кого Ань любить надо! Редчайший экземпляр "попадалус-в-неприятикус". С этим рыжим Казановой точно не заскучаешь. Девяносто девять процентов веселья по шкале Светловой. Первоклассный парень! Влюблённые люди такие милые и застенчивые. Всё думают будто никто не замечает как они нелогично себя ведут. Забавно так со стороны наблюдать.
Пчёлка угрюмо повозила раскисшее тесто ложкой в тарелке. В этот момент она чувствовала себя напрочь голой. Всем ведь охота хранить в себе какую-то тайну, а тут просто взяли и записали, и все что она говорила по секрету, лично, выставили на всеобщее обозрение. Угу. Захотелось вдруг сбежать, воспользоваться любым предлогом, лишь вперед. Лишь бы – При Майя. Лишь бы - Майя Беги!
Лениво шевельнулось лиловое знамя под потолком…
- А-а-а, а хотите я ещё мороженного принесу? – док сверкнула глазами, отставляя в сторону тарелку с потекшим молоком. Она и ложки не съела. – Очень очень вкусно. Одна нога тут – другая там, метнусь на кухню… Чаю, кофе или какао… Кому чего? И... и мне очень жаль. Всё было под запись, я не знала. Хрень, ага, стопроцентная хрень.
Ссутулилась совсем.