Реакция Майи поразила Чижика, тронула до глубины души. Он и не ожидал, что она так бурно и эмоционально воспримет его предложение к откровенному разговору. Сколько бы девушка ни пыталась сдерживать себя, но по ней были видны бурлящие в ней эмоции - настолько явно, что капитан испугался. А не перегнул ли он палку, когда решил открыто с ней поговорить? Может, это было лишнее... не нужное ей. Даже если она сама будет это отрицать.
Он внимательно смотрел на неё, слушая не очень связанную болтовню, которой она разразилась. Прямо как он минуту назад, не в силах свести смысл отдельных фраз и даже слов воедино, оттого возникала путаница, что к чему имелось в виду. А местами и вовсе невпопад, как с этим стихотворением Тютчева про грозу, не имевшим никакого отношения к прозвучавшей песне.
Вообще-то. Чижик был опытным педагогом. А каждый педагог обязан быть чуточку психологом людских душ. Но сейчас весь его опыт и все знания подростковой психологии пасовали. Да и Светлова уже миновала тот возраст. В отношениях взрослых людей - совсем другие психологические аспекты.
- Значит, обиделась... - сказал он так тихо, что Майя бы не услышала, если бы все органы чувств не были напряжены до предела. Если бы не прислушивалась, жадно ожидая каждое его слово, ловя его дыхание и пытаясь уловить, с какой частотой бьётся его сердце. Не слышно его было на расстоянии.
Это о многом говорило. Очень говорящая, много значащая обида. Она ушла в смешанных чувствах, потому что он от неё отстранился, тогда в шлюзе. Это было немыслимо. Пускай и не обида ею руководила, а желание не лезть в душу, навязывать своё присутствие, коль оно нежеланно.
Фёдор Михайлович не знал, что сказать. А потому всё слушал. Слушал. И слушал. Почти не меняясь в лице, всё так же стоя рядом, отчего-то взволнованно покрасневший и переваривающий всё, что она ему говорила. Постепенно краснота на лице сменялась бледнотой, и снова красным. Вперемешку. Белое и красное. Красное и белое. Как будто художник решил написать картину, смешав две краски. Цвет крови, вина и всеобжигающего пламени страсти. Цвет богатства и достатка, азарта и успеха. Красный - словно «Титаник». И другой цвет - снега, льда и зимней стужи, девственности и первозданной чистоты. Цвет невинности и непорочности, скромности и робости. Белый - будто айсберг, плывущий на «Титаник».
Суждено ли «Титанику» утонуть, как то было в начале XX-го века?
Или айсберг расколется о него, и легендарный корабль уцелеет?
Красное или белое?
Нежность.
Она вернулась в его взгляд после мимолётной тревоги.
- Ты не одна, - взял её за руку Фёдор Михайлович. Чуть повыше запястья положил свои пальцы и сжал их, подбадривая девушку. Он отвёл взгляд в сторону, о чём-то задумавшись.
Как же трудно бывает порой найти нужные слова. Подобрать их трепетно, тщательно. Облечь в правильные, правдивые интонации. Чтобы собеседник понял, что ты хочешь до него донести. Чтобы не заблудился в скучных формулировках, сухих условностях и глупых запинках. Чтобы осознал, какие чувства испытывает к тебе человек, вызвавший тебя на откровенный разговор, побудивший к признанию в самом сокровенном. Даже если он ничего такого не ожидал - это случилось.
Майя. Она ведь могла ответить в своей обычной уклончивой манере, свести всё на шутку, напомнить бывшему учителю про лишнесть розовых соплей да молочных рек с кисельными берегами в рабочей обстановке на корабле. Могла бы ему напомнить про ответственное отношение к своей работе и про серьёзность целей их экспедиции, равно как и про неоднозначные сложные обстоятельства, в которых они все оказались. Могла выдумать тысячу и одну отговорку, лишь бы не сказать главного.
Но она этого не сделала. Пусть иносказательно, но Пчёлка Майя призналась в чувствах к цветку, взросшему на пустыре и делившемуся своим нектаром с одной рыжей веснушчатой пчелой ещё несколько лет назад.
«Спасибо» - чуть было не сказал он в ответ на её слова: «вы мне не противны». Сдержался. Ведь это была бы странная, довольно-таки, благодарность. Это как признание в любви, когда на слова «я тебя люблю» слышишь ответ «спасибо».
Он не отступил. И не сделал шаг навстречу. Просто поймал протянувшуюся к нему руку девушки в свои. Просто сжал легонечко двумя кистями, с теплотой глядя ей в лицо. И неуверенно как-то, словно бы боялся, что делает что-то неправильно. Так оно и было, в общем-то. Всё это было очень неправильно. Так нельзя. Субординация, туда-сюда.
- Не знаю, что ты искала в этой экспедиции... - тихо сказал Фёдор Михайлович и покачал головой, так и не договорив. Недосказанность этой фразы можно было истолковать по-разному, даже по интонациям не очень понятно было. Хотя голос его звучал проникновенно. Интимно прямо почти. Как в комнате с приятным полумраком, когда двое душ ведут сокровенную беседу. Взгляд всё так же выражал тепло.
Удивление в нём промелькнуло, когда вдруг речь про торт зашла, и про яблоки, и про сахар. Яблочный торт, агась. Сахарные яблоки. Тортовая сладость. Её приготовления. Светловой Майи Юрьевны великолепной. Это было похоже на метафору. Нет, Чижик помнил, что она изъявляла желание спечь торт ещё во время высадки, но сейчас эти слова прозвучали метафорой. Торт для него. Сладкий. Много-много сахара. Потому что... Он...
- Всё хорошо, Майя, - вдруг заверил её Фёдор Михайлович, повернулся и сделал шаг навстречу. - Всё хорошо.
И ненавязчиво, медленно, давая возможность высвободиться при желании... или нежелании... привлёк её к себе, к своей груди, положил её голову на своё плечо, обнял, поглаживая ладонью сзади. Плечо и спину её немного поглаживая.
В носках ли счастье?
Теперь было слышно, как часто стучит капитанское сердце. Словно бы торопится успеть за Сердцем Данко, пустившимся в неистовый отрыв. Отчаянно колотившимся в груди девушки. Спокойными были эти объятия. Напоминали отцовские, крепкие, какими они должны быть - сам-то Юрий Аркадьевич редко баловал дочь такими обниманиями, если вообще случалось. И вместе с тем это были мужские, тёплые и ласковые, осторожные, робкие даже в меру, объятия. А по ощущениям было горячо. Очень горячим был Фёдор Михайлович в этот момент. Но не дрожал почему-то, в отличие от неё. Почти. Волнение чувствовалось сердцем.
- Всё хорошо, моя девочка, - почти прошептал он, тихонько гладя Майю теперь по волосам. - Я рад, что мы встретились. Рад, что ты здесь. Я не сторонюсь тебя, ну что ты. Возможно, тогда на глазах у всех мне показалось это неправильным... Но я так не думаю. Близкие люди не должны бояться, что о них подумают другие, ведь так?
Чижик чуть отстранился и взглянул в её чудные прищуренные глаза, затем провёл взглядом по её милому веснушчатому лицу. Как же она выросла. Его губ коснулась неуверенная улыбка.
- Такой я тебя ещё не видел, - признался он. - Замечательно выглядишь... нет... не то, - осёкся он и усмехнулся. - Я хотел сказать, ты стала красавицей, - искренне договорил Фёдор Михайлович.
В глазах его вдруг печаль поселилась, так контрастировавшая с этой улыбкой. Искренней очень даже улыбкой. Но и печаль была настоящей.