...И вдруг, легонько задрожала девичья рука – неустрашимая эта докторская конечность, которая вообще-то не имела привычки к смущению. Нахлынули эмоции, снова накатила жаркая волна – ну да! Словно бы в удачном прыжке, когда ей удавалось покорить очередной поручень или дотянуться кончиками пальцев до лампы на потолке. Нахлынуло это колючее, остренькое, отзывающееся сладчайшей болью в груди, ещё без названия, ещё не запертое в тесные рамки слишком бесцветных, ужасающе бессильных слов. ЭТО САМОЕ ЧУВСТВО НАХЛЫНУЛО, которое одним неосторожным движением страшно вспугнуть.
Ведь Фёдор Михайлович. Кажется. Прямо сейчас…
И Светловой было даже страшно об этом подумать, сглазить, испортить своими фантазиями: ЧТО, Фёдор Михайлович прямо сейчас?!
Кураж!
Только теперь было горячее, спокойнее и одновременно в разы тревожнее – кураж всё ещё бодрил, но уже не агрессивностью своей бодрил, не пьянящим этим шальным восторгом бодрил, не так бодрил – когда матом ругаешься от ощущения собственной крутоты. Не самолюбием услаждаешься, стоит заметить, но удивляешь сам себя – это ведь тоже необходимо, умение восхищаться самим собой. Уважать собственную личность. И отдавать себе должное. Не эгоизму омерзительному отдавать-то, но здоровой органичной радостью собственное «я» хвалить, когда есть для этого повод.
Но сейчас всё стало иначе. Кураж вдруг набрал силу, вспыхнув огнём в груди, ласковым чувством по костям распространяясь. Как пожаром опаляя этой неожиданной, мучительной даже для Светловой, а пожалуй что и пугающей даже не-ж-но-с-тью. К. Не-му.
И Майя поняла, что сейчас она могла бы заплакать от переполняющих её душу эмоций, которым слишком тесно, слишком пленно, - да-да, именно пленно в девичьей душе! Неправильное словечко, но именно так это ощущала Светлова. Ей было тесно от своей собственной нежности в груди – и если бы могла, она бы заплакала от этого странного щемящего чувства. Но плакать она разучилась, а потому задрожала покрывшись мурашками с ног до головы, озябла, одновременно задыхаясь от жары.
…Какую-то чушь понёс смутившийся Фёдор Михайлович, раскраснелся словно на солнце перегрелся – но это ведь правильно, он ведь наверное злится про себя, наверное как тогда в каюте – тепло ему и одновременно зло ему! Хочется зоомбообнимашками обнять, да одновременно встряхнуть за шиворот Светлову, словно нашкодившего котёнка. Она же все правила нарушила, уязвила, убежала, не прибыла на обед! А он получается её прощает прямо сейчас – неужели! Потому что тоже?..
И ей стало стыдно. Если Фёдор Михайлович действительно здесь, потому что пошел её искать, например, спросил у Данко в каком коридоре нынче тренируется беглянка-пчела, то было конечно жестоко вот так поступать. Но ведь Майя Юрьевна отправила записку, предупредила что всё в порядке, что всё ол-райт…
НО, неужели он всё же отправился её искать!?
- Нет, нет, я не хотела быть одна… То есть не всегда… То есть это хорошо, конечно, и каждому следует уметь развлекать самого себя. И я умею. Я в этом хороша! На сто процентов хороша! – вдруг тоже, в свою очередь, понесла отборную чушь наша рыжая, задыхающаяся от нахлынувших чувств Звезда. Запоздало отвечая на вопрос про одиночество. - Но все эти дорожки, фонари, я так устала… Нет, Фёдор Михайлович, я не та избалованная барышня, которая устала быть гением… бла-бла-бла… развесистая ерунда, я не та, которая станет ломать руки и кричать что они ей мешают. Ну что за бред? Но есть они… И есть я… И мой папа… Я. я. Я. Всегда ждала! И моя полка… То есть никто не скажет что у меня плохое детство. Нет. Каждый бы о таком мечтал! То есть, я хочу сказать что у меня было самое крутое детство, о котором только возможно мечтать. Но я… я…
Майя прикрыла побелевшее лицо рукой, умоляя себя заткнуться.
- Нет-нет, отвечая на ваш вопрос, оконкречивая. Мммм. Хорошее, кстать, стихотворение, Фёдор Михайлович, «Весенняя гроза». Песня прекрасная! Но я не хотела быть одна. Я к этому привыкла, обучилась, поняла как заставить саму себя, принудить чувствовать удовольствие когда не нужна… Но нет. Вы не помешали. Потому что… Ну…
«Я так устала быть совсем одна!» - прокричали почти что пронзительно-серые глаза. Ведь слова иногда бессильны, жестоки, они беспощадно искажают смысл фразы, превращая отчаянное восклицание: «я устала быть одна» в некую жалкую попытку повесить себя на чужое плечо. Слова способны превратить любовь в груз, а нечто настоящее, родное, то чего не найти и среди тысячи миров! – извратить в пошлость.
Майя дрожала.
Удивленно посмотрела на свои лиловые носки, когда Фёдор Михалович про них сказал, а потом любопытственно покрутила головой, разглядывая потолок коридора, когда капитан приказал опуститься куполу тишины. Промелькнула вдруг глупая фантазия, что на них действительно сейчас опустится этот самый купол тишины: эдакая видимая невидимость отгораживающая двоих от мира. Как бывает, когда на сияющий желтизной лимон к чаю, опускают стеклянную крышечку чтобы фрукт не испортился.
Терра Инкогнита. Место, где живут драконы. Неизвестные воды – неизвестная земля, древние путешественники помечали неисследованные чужедальние края именно так, прямо на карте выписывая – «Там живут драконы». Давным-давно уже не осталось на Земле заповедных неисследованных мест, но каждая душа человеческая – это тайная территория. Каждая душа - космос! Каждый живой полон своих загадок, потаённых драконьих мест, черных дыр да зельцианских бездн, способных в одночасье перенести в иную совсем галактику.
Вот и Чижик сейчас изменился под покровом тишины, стал другим, перенесся в иную реальность, из зрелого, холодного, властного даже порой мужчины, превратившись в застенчивого юношу. Даже не в школьного учителя Фёдора Михайловича, а в простого человека, превратившись-то. Такого же как и сама Майя, ещё молодого. Неуверенного. Своего!
Майя боялась обидеть его одним неосторожным словом – сломать этот хрупкий мост, который вдруг протянулся между ними двумя.
Неисследованные миры - мужчина и женщина, они вновь стояли по разные стороны этого волшебного моста и робкое чудо было слишком легко сломать. Ведь начало - это самое лёгкое, и одновременно самое сложное дело на свете! А Фёдор Михайлович сейчас слишком раним, уязвим, он добровольно приоткрыл что-то в себе для Майи, но когда человек так поступает - это большая ответственность: поглядеть на чужие сокровища и не затоптать, не заплевать. Согреть. Но не надоесть, не задавить собой.
Интриговать. Существовать. Рисковать.
Не жалеть саму себя.
Ведь всегда остаётся горький шанс, что Майя Юрьевна просто напридумывала грошовой лирики и когда она к нему потянется, когда станет честна, а вдруг он её оттолкнёт? Возьмёт да отступит прочь, как тогда в шлюзе? Блондинка ведь в каюте обосновалась неспроста! А Майя ведь тоже сейчас ранима: под корнями итак уже давным-давно болит давняя трещина. Глубокая рана, которая очень плохо зажила. Мокрая. Гноящаяся, едва-едва прикрытая корками старая дыра.
Но блондинка… Да-да-да! В этот миг стала для Светловой не важна – ведь какую бы тайну не хранила эта красивая с родинкой госпожа, прямо сейчас эта светлая красавица бессильна.
Майя – женщина! Она любит Фёдора Михайловича, она никогда не желала ему зла. И если он сам нашел её в этом коридоре, если волновался, если… если только на секунду предположить под этим волшебным куполом тишины… что она для него не просто рыжая глупая девчонка с не самой пышной фигурой. Что он действительно её искал, что действительно переживал…
Значит тогда. Тогда… Тогда улыбающаяся блондинка Пчёлке Светловой не страшна!
Не страшна…
И всё же задрожала тонкая девичья рука, протягиваясь к одному смущенному, покрытому багрянцем стыда Чижику. Лёгкая рука, дрожащая возбуждением рука-то.
- Вы мне не противны, - вдруг предельно четко произнесла, вжимаясь в стену всё сильнее. Ещё не смея поглядеть на него как следует и тоже в свою очередь, краснея.
Пощекотала невесомыми пальцами его кисть, создавая эту крохотную приятность – чтобы улыбнулся, чтобы перестал грустить помолодевший капитан. И тут же подалась в сторону шалунья-пятерня, выдерживая саму себя. Майя не будет принуждать мужчину к прикосновениям, но если он сделает шаг… Ооо! Тогда она обнимет его кисть своей узкой ладошкой, она не сможет отступить, она заберется выше трогая его руку, быть может даже до локтя, и... Оттого и горела кожа на лице, искушая запретными, слишком уж чувственными фантазиями. Ей очень хотелось его потрогать – ощутить без слов. Прикосновением – близким, тесным, почувствовать наверняка. Чтобы ближе, чтобы под рубашку скользнула её ласковая, исполненная внутреннего огня ладонь…
«Да что же это такое, Светлова!»
Она вжалась в стенку ещё сильнее: видимо слишком уж раскалилась, прямо-таки пожаром перекалилась голова.
- Вы мне не противны. А будь иначе – разве я бы здесь была? - Майя вдруг повернулась к Чижику несмело улыбаясь, сначала половинчато, а потом со всей душой. Она помолчала, глядя на него с нежностью. С лаской. С этим вниманием, и да…
…Не без огонька, не без того самого опасного огонька в котором укрывалось, что?…
Она ещё не осозновала.
Это что-то влекло её к одному мужчине без пощады. Оно кричало, оно оглушало! Его брови, глаза, губы, даже выбритый подбородок. От всего этого мутилось перед глазами. Не стоит недооценивать буйную кровь Светловых, ну да, ну да.
- Я хочу сделать торт, понимаете эээ… для всей команды. Агась. Хозяйка здесь определенно нужна. И яблоки, и забота, чтобы никто не чувствовал себя одиноким. Спартак Валерьевич прекрасный повар, ага-ага. Только он мужчина, а иногда это самое, нуууу, первоклассная английская леди нужна. Мда… - сильнее напирает на стену взмокшая спина. - То есть я хочу сказать, я знаю – я здесь действительно нужна, данкистам нужна чтобы не раскисали. Я… ммм… сильный экипаж, но каждому необходима крупица живого огня. Вот я о чём. Однако в этот яблочный торт я хотела добавить чуть больше сахара. Ну да, ну да. Там можно сократить по рецепту, а можно оставить полную порцию сахара… если есть сладкоежка… да, если хочешь сделать приятно. И великолепная Майя Юрьевна, то есть я… я бы добавила его больше. Ну в смысле, сахара-то. Потому что Вы! Ну вы поняли? Я бы сделала его чуток особеннее, да.
Нервозно усмехнулась.
- В шлюзе были ваши друзья, мне показалось что вы не хотели. И вам не нужно. И это объятие могло бы выглядеть для вас позорным, прилипчивым, вы даже перестали дышать… Логика подсказала, что правильнее исчезнуть, не досаждать, заниматься своей работой… - прикусила губу Светлова, потупив взор. – Но это не было легко, уйти. Потому что это объятие… оно мне не было… это самое… Агась. Ё-ё-ёшкни кот… Оно. Мммм. Противоположно тому что неприятно, вот что Майя Юрьевна имеет логически сказать.
Так громко забилось сердце, что казалось будто Фёдор Михайлович не может его не слышать.
- Мои носки… Шикарные, верно? Не помню, чтобы я их носила на Фобосе, выходит, я о них уже говорила? Что-то не припоминается, некоторые события на том корабле, словно бы слегонца через туман. А мои трюки они прекрасные! Их все любят смотреть и если вам понравилось, если желаете увидеть целиком - вы посмотрите запись, это ведь красота! - и вдруг совсем уж раскрасневшись, поглядела ему в глаза. В эти особенные глаза, темно-серые с зеленью, грустно-молодые глаза умеющие понимать. Всмотрелась Светлова.
Человеку с такими глазами наверняка доводилось переживать что-то очень грустное. Такому человеку явно доводилось страдать: бегать по своим собственным метафорическим дорожкам, проносясь сквозь падающий снег.
- Вам же нравятся мои замечательные фильмы, да?
И почудился вдруг иной совсем вопрос в этом восклицании. Затаённый вопрос, вымученный вопрос, заповедный... Такой вопрос, от которого Майя почти что теряла сознание, боясь произнести вслух. Сверкая напряженными серыми очами, дрожа осиновым листом.
...Он мог почувствовать эту дрожь, когда она нечаянно прислонилось. Когда чуть-чуть притулилась. Когда вдруг оказалось рядом не ощущая ног - ощутив неожиданную слабость в коленях от этих сладких, мучительных, ярких эмоций. Простой и важный вопрос для вас, Фёдор Михайлович.
А. Я?