…Прикосновение Фёдора Михайловича было легким словно ветерок летом, - ласковое и щекотное, оно между тем взбудоражило Майю Юрьевну словно порыв вихря – тот самый порыв, что заставляет вдруг идти рябью тёмное зеркало пруда. Ещё недавно безупречное холодное себе зеркало, возлежащее равнодушно и покойно в своем каменном ложе. И вдруг преломившееся, разволновавшееся, идущее мелкими встревоженными волнами. Только вместо пруда – душа. И сердце! Отчаянно, жестко, громко забившееся в груди, и в горле и в ушах, и в желудке и во всём теле.
Она брякнула первую попавшуюся глупость про Булкина, потому что всё стало слишком серьезно. И приятно. И страшно. И тепло. Горячо. Слишком! Прямо таки топка паровозная. Ай-яй – чтобы не обжечься!..
Эти мужские пальцы, скользнувшие по её ладони, невесомые сейчас и умеющие быть крепкими, пальцы-то, ответившие чем-то большим, нежели простое дружеское уважение: не капитанское прикосновние для старшего лейтенанта ВКС, и уж тем более не учительское для ученицы.
Это было что-то личное. Очень и очень хорошее, ошарашивающее серьезное. В рыжей голове Майи возникла сама собой фраза: «Коготок увяз, всей Пчёлке пропасть»
Старая добрая пословица на новый лад, говорящая о вещах вечных как сама жизнь.
Первый раз девушка испытала это чувство – нежное прикосновение другого мужчины, не брата, не отца, не подружки какой-нибудь, хотя, уж если по честности, Майя и не дружила с женщинами. Да и с парнями тоже крайне редко приятельства заводила.
Сама по себе держалась по жизни Пчёлка: правдивая, открытая на первый взгляд, и отчаянно веселая девчонка, а вроде особняком. Одна. Не допускающая в свою семью. Не допускающая в свою душу к вещам сердечным и настоящим: у нее не было ни одной фотографии Фёдора Михайловича на видном месте, так же как не было фотографий отца или братьев. «На орхидею мою любуйтесь, на призы и на пурпурное знамя. На меня пьяную и бухую в роликах смотрите. Смейтесь, говорите что я тупая, странная и сумасшедшая. Но не трогайте то, что я трогать не позволю. Не прикасайтесь к тому, что для меня Свято»
Майе хватило того проклятого класса на «Фобосе», она научилась оберегать свой внутренний мир. Вы же вот не знали что она готовить умеет? А Майя с детства этим увлекалась, ага-ага.
И вот первый раз, видимое это прикосновение: не спрятанное, открытое – между ними двумя на виду. Пускай не лицом к лицу, но нечто настоящее, что-то такое ценное – что не стали скрывать от друга. Ещё не эротичное, но уже не просто дружеское.
Взаимное! Отвечающее на этот порыв души.
Лёгкие мужские пальцы будто шелк скользящие по ладони, живые пальцы говорящие о чём-то важном. От любого другого такое бы было возмутительно. Как подмигивание сержанта Громова – не нужно, и не допустимо. Любого другого отправила бы колбаской по Малой Спасской непобедимая Валькирия Майя Юрьевна, с их розовым повидлом, с их эклерами и чепухой развесистой. «Прочь, прочь от меня с такими глупостями, лапки прочь!»
Но. Ведь. Потому бы и отправила. Ей нужно было только от Него. От одного мужчины, который врезался в память с детства: сначала как отец и брат - слишком добрый, слишком замечательный учитель. Звезда в окне без страха и упрёка, в которого все девочки из МЗУ влюблялись. C этого ведь всё и началось.
…Ох уж эти девочки, ох уж эти баловницы - не знали они о том, что нельзя играть с огнём. Не ведали о конкурентном Светловском характере: ведь именно эти охи да ахи, заставили Майю обратить внимание на одного скромного Чижика. Доказать попытаться, что восхищаться-то там нечем. Неорущий учитель!? Ну-ну, втирайте, просто трудные ученики не встречались. На сто Светловских процентов любого можно разозлить, важен только подход. Важен продуманный План «В», то есть Выбешивания и Вероломного НерВомотания.
А он запомнился, запал в душу.
Преподаватель неинтересного предмета, который конечно не мог нравиться. Фу. Вы что! Не гордая на первый взгляд, Майя, была очень даже горда, истинная дочь знаменитого капитана Юрия Аркадьевича Светлова.
Она довольно быстро зауважала Фёдора Михайловича и прекратила шутить свои шуточки (тем более что журналы действительно оказались интересными – почитывать их втихую на уроке, много лучше, чем делать это «громко».)
Зауважала конечно, но чтобы интересен ей был – как этим дурочкам восторженным, что мечтали повзрослеть и выйти замуж поскорее? «Ха! Ещё чего!? Я-то вам тут не такая тривиальная особа»
Сначала запал в душу как учитель. Потом как родной, невозможно добрый человек – обезоруживший, убивший почти что этим пониманием в Пещере, разговорами хорошими, чувством родственности. А Майя с полки девочка. Совсем одна, как лучший сувенир великого отца.
В финале Эксперимента как знак вопроса – зачем, почему, для чего вы это сделали и отчего не сказали!? Ведь я так вам верила. Дралась за вас. А вы… меня… Идиоткой перед всеми.
И вот теперь, в свои семнадцать лет, когда до совершеннолетия оставалось всего пол-года – Фёдор Михайлович пророс в сердце как настоящий человек из плоти и крови. Правильнее сказать – как мужчина. Целиком! Со своими слабостями, достоинствами, характером и этими фразами порой странными, совершенно неподходящими для леди: «При, Светлова как собака к своей цели, я в тебя верю!», «Оставайся Светлова на корабле, пока другие пойдут рисковать жизнями», «Заруби себе на носу, Светлова. Если ещё РАЗ!!!»
Да. Он нужен был ей целиком – с недостатками своими, между прочим тоже. С Экспериментом, с тем что было до Эксперимента и после в классе.
Нужен! Не как идеал двенадцатилетней девочки видящей мир в черно-белых тонах, не как супер-герой с длинным красным плащом, и не как добрый воспитатель дядя-Федя, безусый нянь для вытирания заплаканного носа.
Она принимала его как мужчину – умеющего быть добрым, и гневным, говорящим мудрые вещи, а порой и довольно нелепые. Прикосновение взволновало ее как женщину, вызывая какие-то смутные, но довольно сильные желания. Эмоции. Чувства. Ведь мало желать кого-то, думать о ком-то и желать помочь, но если человек Отвечает.
Это. Уже. Всё меняет.
…Захотелось прильнуть к нему, нежно тепло трепетно – остановить мгновения, чтобы оставаться рядом. Фёдор Михайлович крепче, чем выглядит. В этом Пчёлка уже убедилась: он умел сжать пальцы почти до боли, так, чтобы стало чувствительно. Так – чтобы проняло!
А сейчас. Сейчас было нежно, и живые пальцы щекотали Майину руку. И Пчёлка боялась поглядеть на Фёдора Михайловича, потому что тогда она бы неизбежно посмотрела на его брови, и губы, умеющие как ни странно улыбаться. И залюбовалась бы его глубокими глазами, в которых стало много меньше грусти, и захотелось бы Светловой, чтобы его рука сжала ее плечи сильно. Почти впиваясь! Чтобы стало почти что больно, да-да, почти до боли! А она бы тогда обхватила его в ответ своими узкими ладонями, аккуратными, но не безвольными. Женскими. Совсем даже не слабыми. Умеющими быть ласковыми, сильными, наперекор всему - прогонять лёд из душ и сердец. Она бы схватила его этими женскими руками, сжала бы плечи наслаждаясь ЖАРОМ, единением, чувством близости, и…
И сердце забилось ещё сильнее. Хорошо, что Пчёлка не видела капитанского лица, лишь смеялась тихонько, почти не умея смеяться вслух, подергивалась, хихикая: потому что правда было щекотно.
«Коготок увяз – всей Пчеле пропасть».
Майя очень живо переключилась на Булкина. Ведь оно разрывало ее сейчас, сладко-мучило это чувство: грело, покалывало, пугало. Рыцари научили Майю Юрьевну быть осторожной в своих эмоциях. Они всегда рядом – эти тёмные силуэты из тёмных кошмаров: расслабься чуток, позволь себе стать счастливой и налетят вороньём чтобы всё разрушить. Тогда в пещере она тоже расслабилась, а потом...
- О Булкин, класс, жаль, что не видели. Алёшка… кхм… Алексей Кирович, должно быть больше о нём знает. По-моему они лучшие друзья, он его столько раз поминал в прошлом… Виктор Булкин. Ха! Это здорово, что у Булкина-то всё хорошо, - Майя несла чушь забористую, зациклившись на этом Вите Баранкином-Буханкином-Булочкином разнесчастном. Но ведь иначе она бы наверное взорвалась. Чудесное качество. Таким, наверное даже папа не владел: захлебываясь в романтических чувствах, о Булкине говорить!
– Олрайт. Значит борт-инженет. На сто процентов рада что у Вити всё хорошо. Хотя, мне казалось ему бы больше подошло быть коком. Ага-а-сь. Выход – через час, то есть, уже меньше… Майя Юрьевна запомнила. До встречи.
И тогда побежала Майя Юрьевна готовиться, ведь час до выхода – и на что его спрашивается потратить?
На то чтобы дрожать от страха перед рыцарями, глотая их противный дым, въевшийся в память глубоко и прочно? Невротически грызть ногти и бояться последствий своего шага – ну, она тогда тоже в Пещере была счастливой, и чем всё кончилось…
Страдать? Или думать о том новом, что могло бы произойти.
Но ты ведь Сэм, Светлова, верный Сэм. Классический, немного недалёкий персонаж с мешком в руке - архитипическифигенный. Садовник который помогает Фродо. Майя решила продолжать вести себя как Сэм (вы что ли сомневаетесь, что она блин Гэмджи, самый настоящий ни на что не претендующий!?) – спрятать сокровище глубоко в душе и до выхода никому не показывать, ни за что. Она приняла душ, собралась, напряженная до предела. Пожалуй, даже трагичная.
Но внутри укрылось Оно. Новое. Жаркое. Рвущееся жить! Цвело в душе, накатывало волнами. Иногда Майе казалось будто бы вода выкипает, попадая на неё из душа, закипает, испаряясь паром.
Сжала зубы, забивая боль и страх, сладость эту на сердце, тревоги: «Позже Светлова. Позже. Вот вернешься, и будет время подумать и никакие кошмары не достанут тебя в твоем стеклянном кабинете. В этом светлом просторном помещении, где так хорошо думается, среди восхитительного кондиционированного воздуха в Личном Улье»
…Веснушчатая тоненькая девчушка собрала волосы в косичку, аккуратно и быстро, заплетая длинные медвяно-рыжие свои волосы в нечто женственное и простое. Так удобнее будет под скафандром, а отросшая челка не станет лезть в глаза. Да, Это очень удобно для похода. А если это понравится Фёдору Михайловичу, ну.
Ну…
Прорывалось, смягчало, напирало острым льдом на хрупкую плотину. Снова посмотрела на себя в зеркало Светлова, как и вчера – чуток насупившись, и… как-то по доброму.
«Ну прямо Алёнушка недобитая, твою мать.» - Валькирия Светлова не увлекалась женственными образами. Ей больше нравились длинные высокие хвосты неукротимых амазонок, а если уж накатывало что-то необычное, непременно желалось себя осадить.
Чтобы мир вернулся в норму.
Фыррр! Усмехнулась ироничненько, опуская саму себя на землю. Фыр-фыр-фыр, Светлова – не будь смешной.
Но ведь капитан заметил ее косичку в шлюзе, а Ей сделалось приятно, хоть она и сделала вид, что ничего Такого здесь нет. Да она даже и не глядела в его сторону, ага-ага!
...
- Да что б я сдохла, если мы его оставим, не разобравшись в чем дело. Разумному явно больно, нельзя его так бросать, самим же блин будет гадко. – Майя Юрьевна покачала головой, провожая страдающего паукообразного задумчивым взглядом, она сейчас размышляла как помочь ему и не убить одновременно. Это ведь инопланетянин, с иной совсем физиологией. Не для человечьего врача – пациент-то! Скорее для энтомолога.
И всё же. Даже тошно представлять себе было: как пойдут они дальше, такие себе шуткующие и веселые люди будущего, светлые и в супер-скафандрах, а кому-то то там больно, кто-то истекает зеленой кровью в тихой норе. И шипение это, и походка – всё указывало на то, что «Пауку» не слишком-то хорошо. Нельзя его так оставлять. Живому - больно.
…Припомнился жутенький детский образ – «словно заяц дробью подстреленный». Тот, кто пережил нечто неприятное, не может оставить другого в беде: «А если даже и не в беде, надо сначала слегонца разобраться в чем тут дело!»
- Вдобавок, как ни по суди, это контакт. Узнаем побольше об этом виде, быть может о ксенопарке чего взболтнет, - посмотрела на Ивана, кивнув ему головой. – Клёвое название! Не знаю насчет коллекции, но всё это мне не нравится. Надо идти, - вимательно в планшет вгляделась, он как раз должен был закончить к этому времени с первичным анализом. - Имеется доктор Григорьев, специалист-биолог. Имеется бесценный Данко Фёдорович с его чудным программным мозгом и одна Майя Юрьевна, подготовленная лучшим образом для оказания первой помощи людям. Да. Алексей Кирович! И у меня действительно имеется с собой чай, что немаловажно. Ага-ага, подберите вашу челюсть с пола, рядовой Стругачёв, я бы без своего термоса и носа не высунула со звездолёта. Я думаю втроём, мы сумеем составить одного достойного ксеноврача и не убить арахно-сапиенса. Ну, может он и не будет пить наш полуденный английский напиток, но попытаться стоит.
Чуть поморщилась, припомнив высунутый язык шерстистопода. Ну и ну! Или у них такой обычай приветствовать чужеземцев, или… это был скорее жест презрения, иди ж ты блин в качель. В любом случае, Майя решительно двинулась к паучьему логову.
- Идёмте идёмте, джентльмены! – поторопила она мужчин.