Майя не сразу сумела отключиться от своих эмоций. Несмело приподняв глаза на бывшего учителя, покрасневшая девушка прислушалась к его словам, мельком поглядывая на свой заварник. В прозрачном чайничке виднелись фиолетовые васильки, желтоватые груши, оранжевые кусочки апельсина и раздувшиеся, насыщенно-бордовые в этой медвяной воде, зёрна граната.
Словно сокровища на дне морском, виднелись эти цветы и фрукты напоминая о матушке Земле. Только вместо песка да рыб, вальяжно-угретые листья заварки неторопливо скользили себе в чае, кувыркались ленивенько, приковывая взгляд плавными своими движениями.
И запах этого напитка! И этот особый, сладковатый дух весны, властвовал в прохладном медотсеке трогая за душу. О лете. О надеждах. О мае-месяце напоминая, когда черемуха цветет и теплый дождик ласкает свежую траву, шебутной, свежий будто ребёнок. Такой себе невинный озорник-дождь.
Под такие ароматы да о приятном бы говорить, а капитан что-то совсем погрустнел – неужто ошарашило его так сильно Майино признание?
Проглотив вязкий комок, внутренне сжавшись и заледенев даже, девушка испуганно прислушалась к капитанской речи. Даже побелела вся, неестественно выпрямив спину.
...Про Стругачёва говорит? Стыдно Чижику, что в полёт послал Алексея Кировича?
Ф-фух, захотелось выдохнуть облегчённо и утереть ладонью взмокший лоб: а чего здесь, спрашивается, стыдиться-то, умм?
Но по тону Фёдора Михайловича, по робким этим, очень неуверенным фразам, выходило, что не так-то всё просто для капитана или скорее для обычного человека, который сейчас простым смертным хотел побыть. Снять груз с души в давней своей вине признаваясь – оно ведь больно конечно, но только так и можно пережить эту муку.
Во всяком случае, бывший преподаватель решил поделиться наболевшим.
Посерьезнев, девушка внимательно прислушивалась к словам мужчины, вдумчиво кивая головой в обещании ничего не передавать Лёхе. Конечно, не передаст, это вопрос доверия. Лекс, между прочим, тоже просил в эти дела не лезть!
Постаралась поставить себя на место Чижика, пытаясь понять, отчего же так стыдно ему, какая такая боль спустя пять лет, тревожит бывшего преподавателя?
Ну, завысил отметки двоечнику, бывает. Не именитому же какому-нибудь сыночку дорожку ласковую проложил в обмен на какие-нибудь особые преференции (чтобы карьере посодействовали, например). Чижик, однако, простому пареньку помог попасть в престижную программу. В МЗУ о таких полётах все дети мечтали, а брали лучших из лучших, иногда наверное несправедливо брали – например, если именитые родители поднажмут.
Обычная же жизнь, всякое случается.
Вот дети капитана Светлова, скажем… близнецы Толя и Коля Светловы тоже в своё время в такой программе участвовали и страшно гордились, судя по рассказам Толяна. А потом туда же попала Майя Юрьевна – неплохой биолог, отважный двенадцатилетний космоисследователь, Майка-Зазнайка, ботаник из ботанского кружка. Вроде бы всё честно, но была ли она лучшей из лучших на своём потоке? Тяжёленький вопрос.
«Схватывала-то я всё на лету, твою мать, но ведь только те предметы, которые мой интерес вызывали. А что не нравилось, то в мусор отправляла. Не моя, знаете ли работа, лишним багажом свой светлый мозг грузить. Хрена-с два я там бы оказалась, если бы папа не подмог. Или всё же сама этого добилась? Никаких аттракционов и только вперёд!? Проклятье… даже знать не хочу ответ на этот унылый вопрос, пусть хоть в этом месте сказка останется»
Нет, про «золотую молодёжь» всё понятно, но Фёдор Михайлович дружбану Лёхе завысил отметки - обычному, как уже было сказано мальчишке, из обычной семьи. Чего же здесь стыдиться, скажите на милость? На первый взгляд всё шито-крыто. Гордиться даже можно своей честностью, типа уважать самого себя и в зеркало глядеть, нежно подмигивая отражению…
«Только ведь знал Чижик, что всё это подстава форменная. И вместо Диснейленда, получается, выписал Алёшке путёвку в ад. Вот в чём штука! Оттого наверное и грызёт себя поедом»
...Били на той планете Рыжика больше всех, то правда. Ножами пугали, руки вязали слишком болезненно (Майя же видела на записи, как кривился Алексей Кирович - ребёнок от боли кривился, а не взрослый мужик), а потом, словно мало этого, еще и пикой по голове заехали – не жалеючи ударили, до крови разбивая мальчишечью голову!
Не те испытания, через которые ребенку следует проходить, определённо не те. Лёшка же из хорошей семьи пацан. Ну задира, балбес, но ведь никто его не готовил для таких ужасов: наверняка любили его в своей семье, оберегали от плохого, чаёк вон с дедушкой своим пил-попивал, а потом такое.
Жестоко, жестоко всё получилось. А Фёдор Михайлович на себя вину принял – хотел как лучше, а получилось как всегда. Думал, поможет двоечнику… а потом… вон оно куда всё покатилось,
Ну да, ну да.
...Немножечко потеряться на чужой планете, побродить с учителем в темноте, пооткрывать всякие интересности первопроходцем – это понятно, это любому ребёнку нужно – почувствовать себя большим значительным человеком! Коллектив, товарищество, маленькие тайны. Первые серьёзные вызовы, когда уже пора к взрослости присмотреться – осторожненько, одним глазком, дальше детства заглянуть. И чтобы большие всезнающие взрослые пришли на помощь, когда действительно страшно станет. Потому что слабый еще возраст – двенадцать лет, слишком уж уязвимый ещё, слишком уж хрупкий возраст для настоящих бед.
Они могли бы нагуляться на этой планете, повеселиться вдоволь и узнать что-то очень интересное вместе с учителем, а потом домой на Землю, к чаю с плюшками, к обеспокоенным своим, заждавшимся родителям. Переполненные впечатлениями, восторгом и счастьем...
Увы, подкачали взрослые в тот раз - не сумели, не поняли, не допетрили. И милая весёлая игра превратилась в пытку, в такую пытку, что и спустя пять лет фантомной болью отзывается для всех участников. Лёха вон до сих пор голову потирает, наверное, на всю жизнь запомнив где его ударили.
«Участнички правда тоже подкачали совсем чуток, а в общем-то очень и очень не чуток. Процентов на девяносто девять. Маленькие девочки не должны вцепляться мертвой хваткой в учителей. Да-да, Светлова, эксперимент-то не для нервнобольных «гаррипотерш» придумывался. Кто ж знал, что одна девочка вместо кладовки сидит на шкафу… кто ж знал, что ей так одиноко в жизни, что хоть волком вой… Я и сама не знала что мне так стрёмно, оказывается. А учитель был таким добрым, понимающим, простым. И эта доброта. И наша семья. И я так скучала по отцу. Ну, кто же, кто мог знать? Просто у нас дома никогда не было ни плюшек, ни теплого чайка - у меня было так много денег, а чайник ледяной, как и вся квартира.
Прав был друган Лёха, у Фёдора Михайловича тоже посттравматический синдром имеется. Ёшкин коот, но я в принципе и догадывалась. Да. Потому и ушла тогда из класса, чтобы не участвовать в расправе.»
...
Она боялась нарушить момент неосторожной фразой – показать что плевать ей на это признание, или напротив, нечаянно презрение выказать. Тем более презрения и в помине не было.
Задумчиво поглядела на капитана. «Фёдору Михайловичу тогда сколько было… двадцать пять, выходит? А папа с ним по серьёзному схватился, прямо как с равным противником. Будучи на двадцать лет старше. Сильно заусил его чем-то учитель, так сильно, что он уж совсем завёлся. Всего на три года старше Толи и Коли! ...им же сейчас двадцать семь. Такая же ерунда как взрослые актёры-рыцари, избивающие тринадцатилетнего пацана на полном серьёзе. Но ведь у папы есть совесть в отличие от тех рыцарей, принципы имеются и он хороший человек. С чего же такая неприязнь?»
Кивнула головой Чижику, погрустнев в тон его настроению – молчаливо разделяя боль и это мучительное признание.
Иногда, без слов-то, даже больше можно высказать. Слова порой будто шелест листьев под ногами: шур-шур-шур, и никакого от них толку. Что бумага в паровозной топке: искр много, но ни тепла, ни движения.
Майя руку протянула Фёдору Михайловичу, несмело, неуверенно, не ведая как следует с мужчинами обращаться – опыта же никакого! Она инстинктивно свою узкую ладонь протянула, желая вот так, простым прикосновением подбодрить человека. Была бы посмелее, обняла бы. Но это лишним сейчас казалось, слишком уж навязчивым.
Чуть приподняла бровь веснушчатая девушка, надеясь что Чижик поймёт её дружеский порыв с рукой правильно.
- Но вы же по совести действовали, Фёдор Михайлович. Вы же не пошли против себя в этой ситуации, - произнесла чуть тише, чем обычно доктор Светлова.
Тихо произнесла, но уверенно. На капитана поглядела тепло.
- Вы увидели потенциал, дали возможность двоечнику расправить крылья. Алёша молодцом был. Все его за дурака считали до эксперимента, а там, на той планете, он ведь героем стал. Пускай оно всё плохо кончилось, но было же и хорошее, - кивнула головой сама себе Пчёлка Юрьевна, снова в заварник поглядев, на чайно-фруктовые красоты. – Лёха был на эксперименте самым настоящим молодцом! Ответственным. Храбрым. Да вы сами всё видели, на него любоваться можно было – до того, павлинище рыжий, до того хорош солдатище. Алёшка может и сам бы про себя эту правду не узнал, если бы вы его не подтолкнули и те оценки не завысили. Ну…
Чуть прикусила губу Майя, стыдливо глаза опустив.
- Ну, он же не бухать пошел после эксперимента, заметьте. Коктейлями с водочкой не догонялся на камеру и чухню забористую не творил, лишь бы к себе внимание привлечь. Военным человеком сделался, к мечте своей космической всё равно пришёл. А если бы не ваша помощь… может он так и остался бы просто забиякой рыжим. Харизматичным пареньком с задней парты остался бы, которого вовремя не заметили и из которого ничего путёвого не вышло. Это вы его разглядели.
И разулыбалась приветливо Майя Юрьевна, вдруг спрыгнув со своего кресла и к учителю чуть ближе подходя. Она сама не ведала, зачем покинула свой королевский трон, просто, пожелалось ей вдруг ближе стать. Ну, хоть на секундочку, пока они просто два человека, а не старший лейтенант Светлова и капитан Чижик. Быть. Рядом. С этим мужчиной.
- Ну..., ну возьмите мои ужасы, капитан, от души прямо отрываю, - девушка удовольственно на свою собственную книгу поглядела, на ту самую значится, с монстро-осьминогом на обложке. - Фёдор Михайлович… Я понимаю. Тучи руками не разведешь, и всё непросто тогда было. Для всех участников. Вам с Лёшей ещё есть о чём поговорить, конечно же не полезу. Но выкинули бы вы из головы хоть на сегодня ту поганистую планету. Думаю, вы быстро книжечки читаете, ну, прочитайте эту вкусноту первым! Го-о-одная штукенция, пища для воображения. Устали вы, Фёдор Михайлович, так дайте себе роздых. Чтиво-то ВО, - подняла большой палец Майя Юрьевна.
...
Она неслась по пустым коридорам, оглушенная стуком собственного сердца. Вперёд вперёд, только не останавливаться, и не думать о том, куда они летят. Лучше о руке Романовского думать, о своём долге и о том, что всё очень просто – есть повреждение, нужно вылечить.
«Вперед, Светлова. При, Светлова. Как ты хочешь умереть, Светлова, скажи мне сейчас?... Блин!»
Она не знала как желает умереть. Чё-то не задумывалась.
…Быть может напившись в хлам, с блевотиной на лице и тупой полуулыбкой. Или сломать шею в каком-нибудь залихватском трюке у всех на виду? Это годно! Можно на лыжне, пытаясь добыть медаль. Чтобы снег колол лицо и облачка пара изо рта вырывались… Или защищая Чижика от рыцарей, - она ведь тогда не думала о смерти, но готова была умереть. Готова была драться до последнего, всерьёз, хотя и не осознавала свою конечность.
Просто действовала, потому что иначе не могла.
Сейчас мыслей было много, слишком много. Ей было страшно – когда корабль трясся, когда что-то происходило вокруг. Она замирала внутри себя, леденела и быть может даже плакала в душе от страха, сухими блестящими глазами рассматривая коридоры. Несправедливо. Глупо. Отец ничего так и не узнает.
И поднялась вдруг жалость в душе, острая эта любовь к отцу, щемящее, невыносимое родственное чувство. Когда до боли! Когда не можешь от этой жуткой теплоты!
…И стыдно становилось что обижала его, игнорировала, бросила одного на Земле.
«Но я же не специально… Просто, за Фёдором Михайловичем, папа. Оно же от меня зависит. Я не могу иначе. Ты же должен понимать такие вещи... Так уж суждено. Даже знай чем всё закончится, я бы всё-равно была здесь. Ты же понимаешь, оно всё само получилось именно так»
Она отпрянула когда увидела Ивана. И разозлиться даже не сумела толком, ведь эта жуткая теплота заливала голову. Боль. Тёплая боль!
- Майя Юрьевна Светлова. На «Вы», пожалуйста, – поправила инженера спускаясь вниз.
Не хотелось ей сейчас злиться, она Фотону тогда сказала, что ежели желает, можно и Ваню третьим взять. Правда пугал он её, озадачивал и немножко, кажется, прикалывался над ней. Странный тип, только не было сейчас злости – когда старая трещина болит и грусть, светлая невыносимая грусть давит на сердце. Ну его, этот гнев.
Коридор, сырость, и так мало места вокруг… так жутко, так тесно. Невозможно дышать! Картинка вдруг расплылась перед глазами, обращаясь пещерой: клубы пара как белизна дымовой шашки. Ахнула доктор поднимая свободную руку к голове, пытаясь заглушить этот призрачный детский крик раздавшийся в ушах. Затем сжала кисть в кулак, не очень сильно, но действенно треснув по стене костяшками пальцев: «Это кино мы уже видели, спасибо»
Вернулась в реальность, заставив себя двигаться дальше. Обмирая внутри и ощущая как эмоции дапят на сердце – словно эти стены стали осязаемым жутким грузом. Погребали под собой в чувствах. Она их всех сейчас любила – Лёху, Фёдора Михайловича, отца. Чувства были разными, обособленными даже. Но каждый был так дорог и так нужен. Болезненная жуткая теплота. Неужели всё? Неужели, больше не увидятся...
Отец конечно властен, и он никогда не извиняется, таким уж уродился - умеет выражать своё расположение только размерами денежных сумм, но он её любит. Любит.
Ей стало ещё страшнее, ещё жутче стало, когда корабль начал выть и дрожать. Сердце бешено колотилось в груди. Сколько она уже здесь – минуту или целую вечность?
Наверное это будет очень и очень больно, когда стенки просто раздавят их как мух под мухобойками
Не повстречай Романовского, так бы наверное и шла к нему, не обращая внимание на предупреждения и капитанские слова. Плевать на эти ремни безопасности! Не потому что героиня двигалась бы вперёд, а потому что любовь давила, этот гул давил, грусть, тоска смертная. И боль за отца – «Он же во всём себя обвинит! И Толя с Колей обвинят его тоже. Он как Гай Юлий Цезарь в сенате – папа очень силён, но этим и уязвим…»
И тепло к Чижику, и отчаянная к нему нежность нахлынули. И что-то ещё внутри – какая-то смутная трещина в душе, заставляющая отказаться от сопротивления - «Бесполезно, всё бесполезно, Светлова. Против рыцарей не победишь, Светлова. Они в любой момент размажут тебя в говно.»
Ожидание боли заставляло сутулиться и бледнеть, даже сереть и синеть веснушчатым лицом, на котором и веснушки как-то жутко поблекли.
…Хорошо, что Романовский нашелся сам – матерящийся, с перекошенным ртом и жутко злой. Майя Юрьевна покорно пошла за ним, оценив на глаз его травму как не опасную. На кухне сильнее обжигаются бывает, неприятно конечно, а в общем-то ничего страшного. Минимальная помощь потребуется. Всё нормально, если принять тот факт, что сейчас всё ненормально.
Пчёлка вроде хорошо умела терпеть боль, но ведь это будет совсем иначе – когда мясорубка, и стенки, и открытый космос. И первый самый страшный миг, когда всё начнёт разрушаться, а люди будут ещё живы.
- Сигнал бедствия на Землю послать успели? – хрипло спросила у техника, быстро двигаясь обратно.
«Отец должен знать что случилось. Чтобы понять. Принять. Только не пропавшие без вести... »