- Да разве веснушки - это родинки? Это ж разные вещи, Светлова... то есть, прости, Майя, - внезапно вспомнил Лёха о просьбе старшего лейтенанта не называть её сугубо по фамилии. Хотя ведь через минуту опять забудет, с него станется. На лицо её веснушчато-конопатое Алёша задумчиво поглядел. - Нормальные такие пятнышки. И чего они на тебя наговаривают всякое? Они же твоё лицо это самое... облагораживают, во, эти пятнышки. Без них ты бы не была собой, - Стругачёв покачал головой. - И вообще, чего ты злишься? Может, я этого... комплимент ей хотел сделать, - он уверенно кивнул на портрет, висевший на стене над аккуратно застеленной кроватью. - Может, мне нравятся большие родинки и пятки, как у леопарда... тьфу, пятна! Может, мне... - Лёха явно хотел что-то сказать про конопушки Майи, так как смотрел на её лицо, но неожиданно оборвал свою пламенную речь и, смутившись, отвернулся. Сердито проворчал: - А за кривые зубы уж я бы обеспечил этому товарищу комментатору челюстно-лицевые проблемы. Улыбка у тебя, конечно, не как у кинозвезды, но хорошая такая, добрая и светлая, светловская жизненная улыбка. Пусть не сияет на все тридцать три, зато честная и по-своему уникальная, одна такая в мире. Ты вообще это, Светлова... - ну вот, опять фамильярничает, - не парься из-за этих комментариев. Нормальная у тебя улыбка и вообще... Хотя вот раньше, помню, ты улыбалась шире. Сейчас боишься будто чего-то.
Парень вздохнул, глянул по настоянию Светловой на портрет ещё раз и тепло, по-дружески поглядел на Майю.
- Не разбираюсь, честно. Я же вообще дурак. Вот даже не понял сначала, зачем тебе замок ломать понадобилось. Ну, попросила - я и сделал. Только потом подумал и понял, что это такая медицинская хитрость, чтобы не покидать медотсек, значит. А ещё бластером по нему стучал. Хотя иначе я открывать их не умею, - Лёха пожал плечами.
Взявшись за руки, они неторопливо, на слегка непослушных ногах своих, направились прочь из капитанской каюты. Будто парочка на прогулке, смотрелись со стороны, но сами этого не осознавали.
- Погрустнел Чижик Михалыч наш, это точно, - покивал рядовой и, немного помолчав, вдруг задекламировал Пушкина, и даже с выражением, но без напускной торжественности и пафоса:
- Князь у синя моря ходит,
С синя моря глаз не сводит;
Глядь - поверх текучих вод
Лебедь белая плывёт.
«Здравствуй, князь ты мой прекрасный!
Что ж ты тих, как день ненастный?
Опечалился чему?» -
Говорит она ему.
Князь Гвидон ей отвечает:
«Грусть-тоска меня съедает:
Люди женятся; гляжу,
Не женат лишь я хожу».
- Может, оттого и грустен Фёдор Михайлович, что свою царевну-лебедь сыскать не может, - Алексей пожал плечами с каким-то грустным романтически-задумчивым видом. - Не буду я спорить, Май. О таких вещах не спорят, это личное. Вот понравится тебе однажды кто-нибудь, и так сильно, что только о нём и думать будешь дни и ночи... ну, первое время особенно, покаместь период влюблённости самый сильный... тогда ты так не будешь говорить. Ну, а котлетки и борщи - дело наживное. У тебя и кроме этого, есть хорошие качества. Ты вот знаешь, какую таблетку надо выпить, если что-то заболит, например. Чай великолепно завариваешь. И вообще...
И снова он не договорил, что же имеет в виду под этим всеобъемлющим многозначительным «вообще».
- Её я не знаю, - вдруг нахмурился Лёха, угрюмо как-то и вредно на Майю поглядев, и в портрет пальцем тыкнул. - Пусть Чижик за неё лезет под камни. А я за тебя полезу. Вот просто так. Потому что хочется. Может, я всю жизнь мечтал, чтобы меня камнями побили. В смысле, вместо кого-то.
Наконец они вышли в коридор, дверь в каюту Фёдора Михайловича прикрыв. Замок ожидаемо не щёлкнул, но сама дверь закрылась достаточно плотно.
Стругачёв выглядел странно. Недавно он перенервничал, переволновался, пережил стресс. Несёт теперь всякую чушь из разряда тех сопливо-розовых речей, которые так не нравятся Молнии-Светловой. Наверное, оттого до сих пор лицо такое красное. Услышав план Майки, начинавшийся с выражения сожаления и оказания дружеской поддержки Чижику, рыжик не сдержался и смешливо захрюкал, растянув губы в улыбке.
- Ты его так готовить собралась, будто о смерти близкого родственника будешь сообщать. Думаю, он оценит, - засмеялся парень. - И мне, кстати, нравится. Хороший план. Если хочешь человеку сообщить плохую весть, но боишься его реакции, то надо начинать его морально готовить к чему-то намного более худшему и ужасному. Нагнетать ситуацию. И тогда, узнав правду, пусть неприятную, но не такую жуткую, как уже виделась, человек испытает облегчение и воспримет новость нормально. Это я где-то на занятиях по психологии слышал - такой себе трюк, обманный манёвр. Ну, обманывать и врать не надо, конечно. Просто начать подавать правду со скорбной миной, чтобы человек испугался. А потом всё окажется для него не так плохо.
Стругачёв без сомнения покивал, выслушав план и отвечая на вопрос:
- Конечно, лучше вместе. Меня он, правда, на экскурсию не приглашал. Но я же наглая морда, сам приглашусь, - ухмыльнулся он довольно. - Только говорить лучше тебе, а я поддакивать буду. Мне кажется, тебя он охотнее послушает. Меня он ведь на дух не переносит. Ты видела его лицо, когда он меня увидел? Словно горькую таблетку разжевал. Или таракан в чае попался.
- Не, не, я же Громова жду, - возразил Алексей, когда Майя пригласила его к себе в каюту в гости. - Хочу первым принять удар на себя. А полюбоваться всеми этими штуками и отсюда могу. Чего ты, кстати, эклеров стесняешься? Батончиков же не стесняешься... - он с интересом рассматривал внутреннее убранство каюты, задерживаясь взглядом на случайных кубках и медалях, на Майкином портрете на плакате, на кресле-мешке. - Нет, ты всё-таки крутая. Теперь понятно, почему ты такая зазнайка. Но я вдвойне рад, что ты признала старого друга, - Лёха сжал пальцы в кулак и победно покачал им в воздухе. Остановился взглядом на голотелеке. - Хорош подарочек, угу. В качестве извинения - вообще ух! Но мне показалось, или ты сказала, что он тебя заставил отправиться в этот полёт? - с некоторым беспокойством уточнил безопасник.
На неожиданное предложение приходить в каюту Светловой и устраивать в ней посиделки с друзьями юноша высоко поднял брови и удивлённо крякнул.
- Для начала, обзавестись друзьями-то надо. Вы, Майя Юрьевна, пока что единственный мой друг на звездолёте. Громов не в счёт, мы с Серёгой вроде как это... лучшие враги, в общем. Знаешь, что такое лучшие враги? Это такие люди, которые очень сильно не любят друг друга и поэтому жить друг без друга не могут. Прямо как муж и жена, блин, в незадавшейся семье. Так что это... если хочешь, давай я сюда тебя буду приводить... телеком пользоваться научимся, стулья нормальные притащим, да нам и ковра хватит... - Лёха покосился на стрёмное кресло. - В этом я сидеть не буду. Оно какое-то... подозрительное. Помнишь мультик про Карлсона? Прямо как привидение, вселившееся в кресло и сделавшее его бесформенным мешком. Сядешь в него - а оно как схватит, как взлетит! Уж извини.
- Стругачёв! - раздался из-за спины Алексея, откуда-то из коридора, суровый голос сержанта Громова. Лёха сделал большие глаза и ретировался из дверного проёма, прикрыв за собой дверь и оставив Майю наедине со своими трофеями, подарками и ироанской орхидеей.
А на записочке-то и с другой стороны надпись была. И не просто надпись, а целое письмо, настроченное маленькими буквами на принтере. Майя увидела это и прочитала, когда взяла листок и перевернула.
«Драгоценная Майя Юрьевна! Я встретил сие чудное экзотическое создание, томившееся в одиночестве в лифте, и сразу вспомнил, в чьих ручках его видел. Ну как же вы могли бросить его на произвол судьбы? Ведь в лифте людно, его могли случайно не заметить, толкнуть, растоптать армейскими сапогами. Я пришёл на помощь этому нежному цветку и спас его от жестокой участи, на кою вы его чуть не обрекли. Но не надо благодарностей! Я сделал это бескорыстно, безвозмездно, повинуясь страстным романтическим велениям своей души и частому биению сердца, истекающего кровью при виде одинокого нежного цветка в лифте.
P.S. И простите, что лично вам не представился. Мне не позволила этого сделать моя природная скромность. Она же не даёт мне подписаться под этой запиской. Но уверен, что мы с вами ещё не раз встретимся на корабле. Только, умоляю, не в медотсеке!
P.P.S. Целую ваши ручки!
Ваш Скромный Я.»