Не кричал на Майю капитан Чижик, не посылал её в неведому качелю, жаргонных и бранных словечек не использовал, не обзывался с высоты своего капитанского положения и не упрекал в нарушении субординации. Всё было куда проще, прозаичнее и жизненнее. Он просто стушевался от этого неожиданного её порыва. Усмехался над её шуткой (как он думал) про питьё кипятка из-под крана ещё секунды три, но смех мгновенно стих и быстро поугас, стоило узкой ладони Светловой с длинными пальцами коснуться его руки и затем крепко сжать её. При этом, что немаловажно, Майя смотрела ему в лицо и явно наслаждалась живыми эмоциями, не слишком-то часто посещавшими это самое лицо бывшего школьного учителя Чижика. То ли большой космос на него так повлиял, что он чаще стал улыбаться, то ли Майка своим появлением...
Ведь это же была бы ирония судьбы, что ледяная королева растопила лёд ледяного человека. Приятная, наверное, ирония-то. Как бы намекавшая, что лёд-то у этих двоих людей наносной, искусственный, как ледовый каток во Дворце Спорта в Лужниках, на котором даже летом можно кататься на коньках и даже играть в хоккей. Вот он, лёд, а выглянешь в окно - за ним травка зеленеет, солнышко блестит, ласточки в небе синем шныряют, и теплынь-то какая. За спиной - зима ледовая, за окном - лето жаркое.
Посмотрел он на неё в ответ немного вопросительно, по инерции продолжая улыбаться, но улыбка погасла быстро как-то. Что это сейчас было? - недоумевал Фёдор. Только что он сам себя разуверил в том, что шаг навстречу был со стороны Светловой проявлением доверия и дружбы, как она сама коснулась его руки и доверчиво сжала, будто подбадривая или одобряя. Чаша весов, мысленно нарисовавшихся в воображении капитана, с яркой красивой надписью, сделанной каллиграфическим почерком, «доверие» снова перевесила другую чашу, на которой корявыми полустёртыми буквами мелом, как на школьной доске, было выведено «Чижик дурак». А может, он и правда дурак и чего-то не понимает? Весы снова колыхнулись и пришли в равновесие. Баланс мыслей и чувств, гармония эмоций, сохранение каменного лица. Но ведь говорят, женская энергия - она текуча, как вода. А вода, как известно, камень точит.
- У нас несколько таких свободных помещений, - отстранённо как-то заметил Фёдор Михайлович, отвернувшись от девушки, чтобы поглядеть на приближающегося пилота. - Их подготовили для хранения образцов с найденных нами планет, пригодных для колонизации. Для каждой планеты своя комната. Но их можно переоборудовать при желании. Только лаборатория - она ведь и так есть. Зачем тебе вторая?
И то верно, в медотсеке была вполне функционирующая биологическая лаборатория. Ведь неизвестно же, чем члены экипажа могли бы случайно заразиться на неизведанных планетах в случае форс-мажора, если бы случилась неприятность со скафандром. Да и Майю собирались задействовать в экспедиции не только как доктора, но и как биолога тоже, а значит, именно на ней - и на докторе Григорьеве - лежит ответственность за биологический анализ взятых с планет образцов флоры и фауны, а также грунта и воздуха. Автоматика автоматикой, искин искином, дроиды дроидами, но живой человек-учёный всегда пригодится на такой работе, так как он может сделать неожиданные выводы, не предусмотренные ни одной программой искусственного интеллекта.
Нет, определённо Фотон Игнатьевич не умел общаться с девушками. Потому как рукопожатие он оборвал с некоторым опозданием, уже когда оно явно несколько затянулось, и как-то смущённо убрал руку, пожимавшую Майкину ладонь, за спину. Она этого уже не видела, но пилот поразжимал-посжимал пальцы этой руки за своей спиной. Это не было каким-то сигналом для находившегося сзади, прятавшегося за углом второго борт-инженера. Просто неуверенный жест человека, которого коснулся ангел. Рыжий такой и в веснушках.
Но если с прикосновениями ещё всё было хорошо, то их диалог со старшим лейтенантом Светловой как-то не задался в самом начале. О чём могут говорить доктор и пилот? Наверное, о погоде.
- Сегодня солнечная погода, лётная, самое то, - скажет пилот.
- Главное, не смотрите долго на солнышко, это глазам вредно, - ответит доктор.
- Я и не смотрю. Просто чувствую, как оно греет, - возразит пилот.
- Главное, не получите тепловой удар, находясь слишком долго на солнце, - предупредит врач.
А вообще, поговорить всегда есть о чём. О жизненно важных, простых житейских мелочах. Но для этого надо хорошо знать человека и представлять, на какие темы с ним можно разговаривать, а от каких ему сбежать от вас захочется. Ну, чтобы, когда его общество, значит, надоест, эти самые вредные темы стратегически поднимать. Стругачёв тому пример - он ведь пилотом был, а мог запросто болтать о чём угодно что с доктором Майей, что с доктором Аней. Особенно с первой, так как при Аньке он молчалив становился часто. Ну, вот прямо как Фотон Игнатьевич сейчас, слушавший неопределённую попытку девушки пообщаться, но не торопившийся ей отвечать взаимным эканьем.
Услышав, что собеседница «брешет, как блохастая Чубакка», Ромашкин недоумённо нахмурился, пытаясь её понять, и его губы как-то сами собой пришли в движение вместе с бровями и тоже нахмурились. Как могут хмуриться губы? Наверное, вы представили опустившиеся их уголки. Но нет, губы Фотона Игнатьевича хмурились по-другому, создавая на лице неповторимое забавное выражение человека весьма озадаченного некой загадкой, которая его ко всему прочему смущает. Они не опускались своими уголками вниз, они словно сами, целиком, опустились, слегка вытянувшись вперёд, как в самом начале поцелуя - ну, когда делаешь движение для вытягивания их в трубочку, но вместо этого просто слегка выпячиваешь их. И получается презабавный озадаченный вид.
- Взаимно приятно, - выйдя из лёгкого ступора, согласился Ромашкин, сопроводив это лёгким уважительным кивком. - Да, я слышал, что вы были ученицей капитана. Это... эмм... очень интересно... наверное...
И первый пилот также стушевался, не зная, о чём продолжать беседу. А потом у капитана Чижика заговорил голоком. И на этот раз брови Фотона стали медленно подниматься вверх, и губы, его губы - о ужас! - как приклеенные, последовали за бровями тоже вверх, всё так же вытянутые слегка вперёд. Ох, мимика у Ромашкина была как у актёров комедийного жанра, которые могли своим лицом убить наповал: Савелия Крамарова, например, или Роуэна Аткинсона, известного как мистер Бин. Не то, чтобы лицо Фотона было само по себе смешное, но было трудно без улыбки наблюдать за его мимикой, когда его ставят в неловкое положение или вызывают чем-то его удивление. Живое и подвижное лицо-то, и брови с губами словно в сговоре каком-то.
- Хм... пожалуй, я лучше пойду, Майя Юрьевна, - совсем немного подумав и проводив лиловый чемодан долгим взглядом, ответил на приглашение в гости пилот, перед тем похожим на Майкин жестом потрогав свой нос и, как ей показалось, тихо хрюкнув. И да, он тут же заулыбался. - Не сочтите за обиду, но нужно готовиться к взлёту. По неписаным правилам, нами же и придуманным, за час до старта все должны занять свои места и отслеживать показатели приборов. Чтобы всё было в норме и взлёт прошёл благополучно. Так что, мне надо быть в рубке. Может быть, позже, как выйдем в гипер...
Он не договорил, а следующий жест Майя узнала - два пальца у переносицы, будто поправлявшие несуществующие очки. Жест неуверенности. Так делают по привычке люди, долгое время носившие это устаревшее средство компенсации слабого зрения. Сейчас очки чаще носят как аксессуар, придающий особой изюминки имиджу. Для слабовидящих в моде разнообразие линз и продвинутая современная глазная хирургия, способная чуть ли не вернуть зрение слепому с рождения.
- Вы, Майя Юрьевна, это... хмм... - замялся пилот, не уверенный, стоит ли предупреждать доктора об очевидных вещах, тонкостях космических полётов, известных каждому звездоплавателю даже без всяких дипломов, - проследите, пожалуйста, чтобы во время взлёта чайничек не кипел... ну, чтобы печь была выключена. Техника безопасности, - извиняющимся тоном уточнил он, стоя с таким видом, словно ожидал отповеди в духе «не учите меня жить».
Заметив, как Майя помахала наблюдателю, Фотон оглянулся, но там уже никого не было видно. Когда же она отправилась следом за Чижиком, первый пилот повернулся и вошёл в лифт.
Всё-таки она его заметила, понял Раздолбайло, увидев этот жест дружелюбного приветствия, направленный в его сторону. Вот ведь, издевается ещё. Скрипнув зубами от негодования, техник быстро ретировался за угол, стащил с головы визор и, поднявшись с колена, торопливо направился в противоположную от медотсека сторону, стараясь ступать бесшумно. Как у Ромашкина, у него, конечно, не получится, но если постараться... чтобы хотя бы за поворотом не было слышно. Дыхательную маску он сорвал по дороге, сложив её и сунув в карман. Не хватало только встретить по дороге Юрия Саныча или Кырымжана - они бы стали допытываться.
И вдруг нога Ивана замерла на полушаге. Он оглянулся через плечо и расплылся в довольной ухмылке, после чего, надевая обратно маску, двинулся назад в направлении медотсека, к прежнему наблюдательному пункту.
Смущённый капитан дошёл до двери медотсека и потянулся к ней левой рукой, в которой держал книгу, чтобы открыть, как вдруг кое-что вспомнил и обернулся.
- Эмм... Майя... Юрьевна, то есть Светлова, - нахмурился он, досадуя из-за своей оплошности, вследствие которой чуть было не назвал девушку просто по имени, - так не надо орхидею-то в лифт. Оставь в коридоре. Твоя каюта находится на этой палубе.
Сказав это, Фёдор Михайлович всё же надавил на кнопку, и дверь медотсека, повинуясь этому несложному движению, послушно отъехала в сторону, пропуская капитана внутрь. Он туда тут же и направился, не забыв про чемодан.
За секунду до этого Фотон Игнатьевич нажал на другую кнопку и двери лифта закрылись, над ними зажглась красная лампочка, и подъёмник вместе с ироанской орхидеей и первым пилотом отправился на палубу A. На мостик, стало быть. Палубами на «Данко» назывались этажи или, как Майе было привычно во время учебных полётов когда-то давно, уровни. Только они не нумеровались, а почему-то именовались латинскими буквами.