Людвиг фон Вартенбург
Возможно, родись Людвиг за двадцать веков до своего времени, произнесённый им девиз оказался бы не девизом, а завещанием. Одно осталось несомненным в эти секунды — храбрецам, что последние вели сражение за четвёртую батарею, действительно было не занимать силы духа. В своей жизни, а, может быть, и в скорой смерти они сравнились с героями древней Спарты. Среди тысяч и тысяч мужчин, en masse называющихся Федеральной армией Королевства Пальмира, всегда находилось место и тру́сам, и храбрецам, и вороватым каптенармусам, и полковникам от инфантерии, лично ведущим в атаку пехотные колонны. На самом деле, ничто — ни армия, ни ситуация — не ваяет характер людей. Люди живут так, как желают жить. Из мести, из чувства долга, благодаря воспитанию в уютной губернской гимназии или, наоборот, ему вопреки.
Некоторые живут, чтобы спастись от лезвия гигантского топора.
Вождь перехватил каменно-костяную секиру двумя руками, правильно оценив тон и жест фон Вартенбурга. Гигантский топор взметнулся в его руках, сплетая в воздухе гудящие полукружия. Будь то поэтическим состязанием, будь царь-олень поэтом, сошедшим с мистических страниц Гёте, его слова лились бы как весенний поток. Но словами вождя была только боль, поселившаяся в гнезде уцелевшего глаза. А боль находила выражение в разрушении.
Пожилой офицер правильно оценил свои силы, не пытаясь в привычной фехтовальной манере войти в соединение клинков. В гимнастическом зале, где происходили его тренировки, никто не ревел, бросаясь друг на друга как взбешённый медведь. Тело Людвига не знало, как противопоставить саблю двуручному топору, и осталось положиться только на решения. Ассоциация с медведем усугублялась и меховым плащом, превращающим движения вождя в неуловимое колебание мехов поверх каменного тела. Зажатый в тесном каменном мешке, фон Вартенбург не знал, откуда последует новый удар. Почему-то в эти секунды его взгляд всюду натыкался на трупы, разбросанные на плацу. Ступени лестницы заливала уже замёрзшая на морозе кровь. У её подножия, словно в прямом смысле натюрморт, высилась гора тел, откуда торчали в отвратительных изгибах обнажённые конечности застреленных и зарубленных дикарей. У ворот, у казарм... всюду!
Когда же они успели убить так много!
Топор просвистел над головой едва успевшего нагнуться Людвига. Его треуголка полетела оземь, а сердце пронзило неприятное чувство подкрадывающейся смерти. Впервые, возможно, за весь свой жизненный путь секунд-майор встретил врага, не уступающего ему в бессердечной целеустремлённости. Продолжая уклоняться, фон Вартенбург нашаривал каблуками булыжник позади себя, мысленно отсчитывая последние футы, отделяющие его от слишком узких для дикаря дверей. Его сабля, почти опущенная параллельно бедру, выжидала удобной возможности. Слушая своё дыхание, с каждым уклонением наполнявшееся хриплым надрывом, майор терял уверенность, что она всё-таки представится. Слишком разная длина. Слишком мало пространства.
Вождь не обращал на саблю внимания. Он продолжал полосовать воздух, не переводя дух и превратившись в аляповатое и дикое подобие танцующего дервиша из аравийских пустынь. Когда секунд-майору оставалось сделать последние два шага до дверей, северный демон вдруг прыгнул к нему, сменив решительно-медленную поступь на быстрое сближение. В фехтовальной традиции подобная смена ангажемента не поощряется, потому как оставляет корпус и бёдра открытыми для контратак. Сабля майора взметнулась навстречу, но вождь древком топора отшиб клинок в сторону — и, заканчивая полуоборот на пятках, с разворота ударил торцом древка в живот фон Вартенбургу.
Захлебнувшись дыханием, которое пахло кровью и кислым желудочным соком, старый офицер согнулся пополам... Тут бы рыцарская дуэль и окончилась. Но густая волна вони, где мешались пот, рыба и нечто непроизносимо-склизское — нечто такое, отчего само собой в голове рождалось непонятное слово «нургл» — накрыли секунд-майора. Людвиг понял, что вождь стоит прямо перед ним. Чудовищной силы удар рухнул на хребет фон Вартенбурга, бросив его на колени. Ему казалось, что горло вот-вот взорвётся от спазма в животе, а по позвоночнику хлестнула настоящая молния. Катаясь по земле, майор с трудом осознал, что находится у самого порога дверей в казарму...
Дитрих Хайнц
— Так точно! — сбивающимся голосом крикнул Хайнц и помчался к дверям орудийной башни.
Позднее хронист мог бы найти забавным то, что менее часа назад юный гренадёр с тем же пылом мчался с сигнальной площадки точно такой же башни, спеша доложить обедающим офицерам о сигнале. Фонарь с четвёртой батареи мерцал в ночи, беспокойно повторяя пятикратные сигналы. Дитрих и замерзающий вице-фельдфебель Зельде смотрели на него, про себя считая вспышки и боясь понять, что вскоре непривычная к морским штормам лодка выйдет в открытый фарватер. Но лодка вышла, каким-то чудом преодолев взбешённую тёмную массу воды. В голове Дитриха вспыхнуло лицо мертвеца, который был поднят из воды с распоротым горлом. Кем он был? Откуда взялся? Его сменил недовольный толстяк-Руттергейм, опустивший газету на середине какой-то тирады.
Каким-то образом лица и судьбы закручивались в спираль, воплощением которой стала метафорическая башня. Тёмные кирпич и камни кладки отлично смотрелись бы на карте таро. Для Дитриха Хайнца этот вечер кончался там же, где и начался — в гремящей чугунной тишине первой орудийной. Ему даже показалось, будто два географических мира наложились друг на друга неким невообразимым способом, и что сейчас он поднимается вновь на башню третьей батареи «Гленна».
Хайнц быстро нашёл отличия. На ступенях лестницы, распластавшись по их угловатым краям или повалившись к круглым стенам, лежали отправленные Вартенбургом канониры. Никто из них не добрался даже до второго яруса. Пригнувшись к телам и поднеся фонарь, Дитрих отшатнулся с несдерживаемым криком. Его возглас звонко разнёсся в морозной тишине, напоминая о чёрной пустоте на трёх орудийных ярусах. Мертвецы, лежавшие у его ног, не просто умерли. Их убила не пуля, даже не кровавый костяной нож. Их лица казались оплавленными. Кожа запеклась до невыносимо-воскового оттенка, а при взгляде на пальцы Дитрих и закричал. Фаланги и кости расплылись, размазавшись в масляные комки плоти, обожжённой неведомой силой. Рты исчезли, когда верхняя губа стекла на нижнюю, а между глазами и волосами не найти было разницы. Шинели вплавились в животы, а пуговицы торчали среди тел как отвратительные клейма, что ставят мясники на свиные туши. Казалось, вследствие такой «обработки» каждый из канониров лишился почти трети веса, оставив вместо себя оплывшую свечу с очертаниями лежащего человека.
Дрожа всем телом и дыша широко открытым ртом, одинокий Дитрих пытался подавить новый крик и сражался с подступающей паникой. Ещё один пустой этаж отделял его от заветной площадки.
Карл Бахман, Микаэль Вебер
Микаэль уже знал, что постигло Хенрика Хаделайнена. Брошенный мельком взгляд на кровавое пятно возле набатного колокола не вызвал в нём новой волны ужаса. К его чести, Бахман ничем не подал вида, когда увидел, что именно произошло на плацу. А, может быть, он просто не заметил разбросанные куски тела в темноте. Иногда даже самый пронзительный ужас разбивается о простую неспособность человеческого глаза хорошо различать детали при недостатке освещения.
Оба гренадёра быстро бежали к арсеналу. Едва успев затормозить, чтобы не споткнуться о ступени перед дверью с полосатым навесом, Бахман и Вебер влетели внутрь. На столах цейгкамеры всё осталось по-прежнему. Под низким потолком гулял ветер, а метель уже набросала перед дверью снежный половик. Блестели сваленные в кучу сабли и палаши. Несколько незаряженных мушкетов остались на столах. Тоже на столе, с аккуратно подложенной под голову шинелью, лежал Штефан со здоровенным синяком на подбородке. Глаза солдата были мирно закрыты, а грудь ровно вздымалась в дыхании. Свет оставшегося у ефрейтора фонаря падал в проёмы дверей слева и справа — «холодная» цейгкамера слева, «горячая» справа. В дальней части центральной комнаты, где оказались оба солдата, высился большой конторский шкаф. Точь-в-точь такой же отпирал Лехаим Нильсен, когда снаряжал экспедицию Людвига в поход. Бахман хорошо помнил, как ныне покойный Шнайдер сказал: «Жид ружья раздаёт. Жди беды».
Сейчас в мелких стёклышках, украшавших двери шкафа, отражались десятки маленьких фонариков. За ними висели ключи для люков, которые располагались в углу. Через них можно было попасть в подвал, где нашлись бы и пороховые бочки, и ядра... и только бравых канониров, готовых защитить родное королевство, там бы уже не нашлось.