От команд Людвига, даже если бы они раздались, ничего бы не поменялось. Крик доктора звучал слишком страшно, а порыв Хайнца стремительно подхватили все его люди — один за другим они выскакивали на промёрзший плац, взводя курки и собираясь с остатками моральных сил. Они были похожи на огромных чёрных птиц в своих морских шинелях, эти гренадёры и канониры пальмирской армии, не ведавшие, что приготовил для них северный гарнизон.
Штабс-капитан Крамм сидел у стены, роняя из оледеневших рук пистолет и шомпол. Рядом с ним, с трудом приподнявшись на локте, лежал Кройце — два мушкета дымились перед ним, а майоров шарф, что Людвиг передал ему ещё на лодке, остался единственным цветным пятном на фоне бледности этих несчастных людей. Оба они смотрели наверх и влево. Интуитивная догадка ударила с яростной и беспощадной очевидностью: первая орудийная! Фонарь! Площадка!
— Слева! — закричал первым Дитрих, вытягивая руку в её же сторону.
Юноша увидел перед собой то, что больше всего на свете боялся увидеть. Среди снежных вихрей высилась незыблемым монолитом толстая орудийная башня. Закрытые на зиму ставни слепо таращились в темноту деревянными веками. А над ней, клубясь и танцуя как дымы над языческими кострами, вставал смерч, тянущийся в небеса. Его тонкий изгиб свивался из тёмных лент, похожих на клочья жидкого мрака. Как взбаламученная в химической колбе взвесь, они медленно оседали на вершину башни, лаская и обнимая друг друга. И во тьме, закрывшей лиловую луну, Хайнц увидел вновь былое видение. Только теперь оленья голова сулила не вечность по ту сторону зимы. Она обещала смерть в ледяной пустоте океана, в безмолвной тундре, в жалящей холодом мгле миллионов неисследованных миль. Юноша почувствовал себя слабым и одиноким: одетым в одну лишь шинель перед лицом чего-то столь великого, столь необозримого, столь вечного, что даже смерть меркла перед этим. И все остальные, поневоле замирая за спиной Дитриха, смотрели вверх вместе с ним, не находя проблесков света там, где когда-то сияли искры далёких звёзд.
Воющий ветер трепал выбившиеся из-под треуголки кудрявые волосы Бахмана. Концы бинтов, оплетающих его плечо, словно повисли в горизонтальной позиции, норовя сорваться вдаль. И столь сильны были порывы ноябрьского шторма, что даже внутри стен батареи тяжело становилось стоять. Людвиг, последним вышедший из казармы, тоже молчал. Сотни мыслей роились в его голове, и под напором невероятного трещала, едва не ломаясь, здравая и рациональная личность секунд-майора Людвига фон Вартенбурга. К его губам подступала тошнота, похожая на страшные признаки той давней болезни, подкосившей когда-то многих из его людей — ещё там, на далёком материке, где шла далёкая и давно потерявшая всякий смысл война.
И гренадёр Вебер тоже стоял, а наравне с ветром в его ушах звенел густой бас Хенрика Хаделайнена. «Матерь Матерей — так её кличут», — сказал ему Хенрик, протягивая большие ладони к открытой дверце фонаря. Теперь Микаэль понимал, какое почтение вложил Хаделайнен в эти слова — задирая голову к небу, он искал и не мог найти, где же кончается смерч, висевший над орудийной башней. Теперь он знал, что убило Хенрика на верхнем плацу. Человек не мог сотворить подобное, и человек никогда не делал этого.
Случилось иначе. Этой ночью Мать Матерей явилась, чтобы забрать блудных детей своих.
Дрогнув, столб из чёрного тумана сломался, рушась над их головами как сполохи дьявольского салюта. Взрываясь, клочья тьмы рассыпались в пространстве неба, и дождь густой золы, тающей на лету, опадал вниз, мешаясь со снегом и ледяным дыханием океана. Пятна, похожие на тёмные воронки в глубине чернильницы, разъедали небосвод, пока тучи и луна плясали там, наверху, где выл ветер, а головокружительная скорость воздушных масс могла бы убить одним своим движением. Нижняя часть смерча лопнула и волны тумана хлынули со стен, царапая вековые зубцы и разрывая своё течение возле железных крючьев для незажжённых фонарей. Исчезая — уже навсегда — смерч оставил после себя только одну память. Только одного человека, который был человеком не больше, чем старые часы похожи на ритуальный кинжал.
Последний из дикарей севера встал посреди плаца, появившись из ниоткуда, и клубы потустороннего дыма оседали возле его ног точно послушные псы. Огромный, габаритами превышающий сразу двух Рудольфов, поставленных рядом, он медленно открыл пустые глазницы. Ни белков, ни радужек не было в глазах вождя, коронованного оленьей короной. Как и в тот миг, когда он впервые явился из подвала, когда Микаэль впервые увидел его, волна смертного холода покатилась от его фигуры, заставляя тела людей сотрясаться от внезапных судорог. Медвежья шкура, наброшенная на плечи, окружала его как меховой ореол. И два гигантских топора, с оголовьев которых капала тёмная кровь, хищно качнулись в гигантских руках. Ночной фантом. Воин Похъялы. «Peikko».
— Ин'наут... — выдохнул его рот, похожий на прорезь в древесной коре — кожа вождя казалась столь тёмной, словно вся его фигура была вырезана из каменного дуба.
Раздались звон и деревянный грохот — Рудольф и Клосс, не выдерживая его слов, роняли оружие и падали на колени сами, с воем зажимая уши руками. Сквозь их пальцы текли тонкие струйки крови.