Людвиг не успел как подобает откомментировать услышанный доклад. Его люди уже рассредоточились перед странной комнатой и готовились войти. В углу коридора встал Вебер с удобно-коротким обрезом. В руках приземистого гренадёра хаудах выглядел донельзя уместно, как будто Микаэль родился с ним, вместо молока кормилицы цедя подогретый грог. К стене, что по правую руку от проёма, прижался Клосс, опасливо внеся факел внутрь.
— Пусто, братки, — доложил он, с до смешного большой осторожностью пытаясь заглянуть внутрь так, чтобы выставить в проёме как можно меньшую долю лица.
Рассказ Бахмана произвёл на него впечатление, далёкое от насмешек. За сегодняшнюю ночь Клосс видел достаточно, чтобы перестать смеяться. И Вебер тоже молчал, до рези в уставших глазах вглядываясь во мрак над двумя стволами обреза. В его уме вставали воспоминания о Штефане, задравшем к лунному небу наполненный тьмой взгляд. Он вспоминал вождя, коронованного оленьей короной, что первым ступил на камни плаца. Из тьмы они явились, во тьму идут... Кажется, так говорили в какой-то книге. В Библии? В Послании Святого Иоанна? Интересно, откуда полубезумные апостолы брали живописания своих страстей? Не в таких ли лунных ночах Пилат увидел знамение, предрешившее судьбу Иудеи? Не так ли Нерон, стоя на вершине Меценатовой башни, любовался горящим Римом, а Карл Второй — Великим огнём Лондона?
Но мысли плыли словно бы отдельно от по-кошачьи мягких шагов гренадёра. Сопровождаемый густо трещащим факелом, с которого опадали раскалённые хлопья пепла, Вебер поддел ногой незакрытую дверь. Едва скрипнув, та качнулась в сторону, и Мика первым нырнул в проём. За ним последовал Клосс, потом Хайнц с мушкетом. Поводя оружием от угла к углу, Вебер разглядывал интерьеры обычного офицерского кабинета: сирый стеллаж с книгами и малочисленными наградами в углу; неаккуратную, изобилующую белыми пятнами карту залива и бухты Святого Варфоломея; отброшенный с пути стул с подломившейся ножкой и большой рассохшийся секретер — в поисках чего-то нападавшие сорвали с него крышку, и связки бесполезных ежемесячных рапортов, которые целыми кипами отправлялись весной в Генеральный штаб, разлетелись по полу. В кабинете никого не было.
— Спальня, — одними губами проартикулировал Вебер и жестами показал Клоссу встать перед следующей дверью, а Дитриху — засесть позади секретера, откуда тот бы мог немедленно выстрелить внутрь спальни.
— Ага, — сипло шепнул Клосс. Микаэль обратил внимание, что рука сослуживца вцепилась в рукоять сабли так крепко, что позавидовал бы Атлант. — Думаешь, эта... штука... она там? Которая пела.
— Где ещё? Не здесь же, — прошипел Вебер.
Промедление становилось невыносимым. С неминуемой очевидностью приближалась развязка — ответ на вопрос, что же именно увидел или почувствовал Бахман, обернувшись к этой чёртовой комнате. Микаэль помнил лицо ефрейтора, на котором не читалось и следа сомнений. Люди не врут с видом, словно у священника на исповеди. Не так, не в такие моменты. Уж Вебер-то, за долгую свою службу, лгунов навидался столько, что в аду знакомиться бы не пришлось. Клосс поднял факел, по кивку Микаэля оттолкнув прочь вторую дверь. Вебер не стал делать шаг вперёд, мысленно отсчитывая удары сердца. Но молодой Хайнц, который застыл позади конторки с мушкетом, не пошевелился. Палец юноши лежал на спусковом крючке. Спустя дюжину ударов, Дитрих очень медленно покачал головой.
— Никого.
Стиснув зубы, Микаэль вновь сделал тот же шаг в неизвестность: нацелив обрез перед собой и готовый выстрелить в тот же момент, когда солдатское нутро подскажет ему: «стрелять». При свете факела над плечом, от которого ухо и кожа под слипшимися волосами покрывались жаркой испариной, Микаэль вошёл в спальню премьер-майора Пруммеля, командующего четвёртой батареей.
Мёртвый майор сидел за небольшим письменным столом, небрежно одетый к ужину: в форменные брюки, свежие сапоги, сорочку и незастёгнутый пока ещё белоснежный жилет. Зигфрид Пруммель равнодушно смотрел на свои окровавленные руки, лежащие поверх столешницы в жесте бессильном и растерянном. Горло майора было перерезано от уха до уха с такой силою, словно его убийца озадачился целью отрезать голову, но бросил дело на половине. Кровь давно перестала течь, перестала заливать манишку и жилет. Кровь натекла вокруг сапог майора Пруммеля застывшей багровой лужей, и Мика вспомнил их долгие часы караулов, когда он вглядывался в горизонт, а майор глазами самоубийцы смотрел в море.
Как показалось Микаэлю, командир даже не стал сопротивляться.
Ex-private:
— Господи боже... — воскликнул Клосс. — Микаэль! Ты погляди... это же... это же... чистое золото!
Клосс показывал на то, что лежало между руками майора Пруммеля. Микаэль и Дитрих вгляделись, в первые секунды не понимая, что Клосс увидел на столешнице. И только потом осознали, что он показывает именно на неё. Поверх стола, занимая почти всю поверхность, лежал золотой лист удивительной, почти зеркальной чистоты. Золотая пластина красиво отражала свет факела, играя отблесками багрянца так, как никогда не сыграет и самое дорогое дерево.