Окрик майора настиг Бахмана, когда тот уже добрался до самой дальней двери — в коридоре общей длиной в три десятка торопливых шагов преодолеть расстояние от лестницы до торца было не так сложно. Но с каждым шагом Карл всё отчётливее слышал то, что у лестницы звучало как еле слышный отзвук.
— Старая Лоухи возле очага, — мурлыкал без слов голос, но мистический ритм превращал их отсутствие в по-своему складный колыбельный напев. Карл не знал, откуда приходит смысл этой песни. Он просто был. Он существовал всегда на суровых просторах северной земли:
— Велика же, старая, у тебя тоска.
Ветер лишь за окнами, иней ледяной —
И не бьётся сердце под лиловою лу... уно-ой...
Скрипели на каждом шагу ботфорты. Со стуком каблуки вдавливали пыльный ковёр в старые доски казарм. Свет фонаря в поднятой руке ефрейтора выхватил косяк полусбитой с петель двери. Тихое пение стало отчётливым, вплетаясь в тревожные переговоры сослуживцев за его спиной, в гул ветра, царапающего дымоход. Сто тысяч звуков жили в тишине старого форта. Офицерская казарма полнилась жизнью, стоило только остановиться и прислушаться как следует. Призраки, давно сдавшие свой караул, шептали в её тенях. Они гнездились в узком как горная трещина коридоре, невидимые, но жившие здесь когда-то, дышавшие, говорившие — оставившие эмоциональный след в старых камнях батареи. Надо было просто отложить в сторону грубого солдата и пробудить поэта, который живёт в каждом человеке, если исключить Микаэля Вебера. Почему-то другие отказывались это понимать — и вот уже Людвиг гаркнул вслед свой вопрос. Можно было плюнуть на него и поддаться почти детскому любопытству. Можно было остановиться и ответить герру Вартенбургу. Но кто же знает, что случится тогда с удивительно новым миром, который пробудила тихая песня в последней комнате коридора?
Только в глазах Дитриха, на которого никто не смотрел, мелькнули тревога и... странное понимание.
— И не бьётся сердце, — тихий припев повторялся, словно следуя за меланхоличными оборотами шарманки в руках старика-музыканта, — под лиловою... лу... ной...
Умирали, медленно оседая на чугунные ступени орудийной башни, гуськом поднимавшиеся к сигнальному фонарю канониры. Чёрный туман хлынул сквозь люк смотровой площадки, медленно растекаясь по гулкой пустоте башенных этажей. Кровь отлила от лица военного врача Крамма, когда он в очередной раз оторвался от своих пациентов, а скальпель замер в его руке. Но, к счастью или сожалению, люди в офицерской казарме не знали, что происходит снаружи, в холодной ноябрьской ночи.