Но четвёрка солдат без приключений поднялась по скользким от крови ступеням, перешагивая через валяющиеся тут и там трупы. Изуродованные смертью лица, раскинутые в последних объятиях руки, бесстыдно выставленные напоказ поджарые тела дикарей, чуждых даже малейшей доли приличий, сплетались в жуткое полотно, писанное неким безумным богом. Почему-то хотелось набросить поверх этих лиц если не покрывало, то хотя бы грубый дерюжный мешок — чтобы не смотреть и не видеть, какое же количество мертвецов примет сегодня морг четвёртой батареи.
Ветер сухо завывал над башнями, разнося зычный голос майора во все уголки двора. Цепочка людей, выстроившихся на снежном морозе, сломалась, бросаясь врассыпную маленькими группками. Многие избегали смотреть направо, где угасали последние капли разлитого масла. Там, в темноте, встретили смерть не просто друзья и товарищи. Там встретили смерть почти все, кого знали запертые на далёкой северной батарее люди. При мысли о том, как ветер лениво колышет покрывала у брошенных коек, царапает рассыпанное домино или треплет страницы так и не дочитанных книг в общем зале (или «журнальчика» Мики), неуютное чувство усиливалось стократно. Избегая его, солдаты рьяно принялись за дело: четвёрка канониров направилась к первой орудийной и, один за другим, солдаты скользнули за тяжёлую дверь. Микаэль и его люди не только приволокли Людвигу аж четыре найденных в арсенале фонаря и четыре факела, но и доставили к доктору ещё одного канонира, невнятно ворочающегося во сне.
— А с этим что? — не отрываясь от иглы и бинтов, спросил врач. — Куда ранен?
— Да... стало быть, никуда не ранен. Просто оглушён, — заметил один из носильщиков, метнув на Мику осторожный взгляд. Но врач не отставал:
— Чем оглушило? В драке?
— Ну... в драке... — неохотно подтвердил тот же канонир.
— Займусь через несколько минут, — Крамм не стал углубляться в детали, только с благодарным кивком принял один из факелов. При свете его дело пошло явно быстрее. — Передайте майору благодарность.
Ещё минута ушла на то, чтобы с треском лучин затеплить оледеневшие фитили и разлить по пустым ёмкостям тягучие дозы масла. Наконец, бледно-жёлтый свет отбросил ночные тени в углы плаца, отдаваясь неярким блеском в пуговицах на форменных мундирах и в металле ружейных стволов. На месте импровизированного построения остались Людвиг фон Вартенбург, ефрейтор Бахман, Микаэль, Клосс, Хайнц и здоровенный артиллерист с забинтованным лысым черепом и бугрящимися под рубахой бицепсами, который доложился под именем Рудольфа Грубера. У любого, кто смотрел на его голову, возникала стойкая уверенность, что бинтом послужил рукав его же, Грубера, мундира. Рядом с ними Крамм колдовал над телами Кройце и остальных. Один из канониров, слоняясь по двору с факелом, то и дело нагибался, либо проверяя пульс, либо ударом штыка заканчивая жизнь тех, кто уже не оказался в числе запрошенных Людвигом для допроса. Как раз в этот момент он с усилиями тащил в сторону Крамма тело ещё одного солдата, не очень-то уважительно прихватив его под плечом.
Голодный ноябрьский ветер продолжал свою песню среди зубцов. Холодный снег мчался в ночи, оседая на камнях плаца пушистыми белыми стрелами.
Дверь в тёмную офицерскую казарму, снесённая с петель.
Дверь в подвал батареи, откуда, по словам Микаэля, и началось вторжение разукрашенных дьяволов — дверь, открывающая узкий и тёмный ход вниз.