Современный солдат обучен стрелять, колоть штыком, ходить маршем, в строю, чистить мундир, становиться лагерем и выполнять линейный манёвр — словом, всем тем вещам, которые необходимы, чтобы по доброму завету Фридриха Великого быть «автоматом, к ружью приставленным». Современного солдата не учат, как ставить подножки, как с особой хитростью набить морду или как использовать ножку стола как оружие. Разумеется, многие и так знают отдельные параграфы из совсем не кружевной военной науки: например, о том, что если мылом намылить галеты, то у всего соседнего взвода вспучит живот. Что, если прыгнуть впятером на спящего, то даже великан не справится с такой «тёмной командой». И напротив, что если заслонить живот и пах ровной доской, положить на подушку деревянный чурбан в полотенце и парике, а самому лечь головой в ноги и зажать в кулаках по шилу, то первая же атака в казарменной тесноте обернётся воплями, бранью и слезами — а там и братки подоспеют.
А вот драться так, как дрались их предки, современных солдат не учат. Мика видел, как на его глазах северянин нырнул под бестолково свистящую в воздухе швабру и снизу, с разгона, вогнал в мундирный живот широкий нож — как у мясника в свиных рядах. Мика видел, как упавший и избиваемый ногами абориген вывернулся из своих шкур и вскочил, не обращая внимания на полную наготу — зато топор в его руках с лёгкостью собрал кровавую дань с увлёкшихся потасовкой канониров.
Но, всё-таки, убить сорок человек, пользуясь одним только холодным оружием, сходу не получится даже у мастеров итальянской дуэли.
Бойня, в которой солдаты и артиллеристы несли тяжёлые потери, постепенно смещалась к центру плаца. Ефрейтор Шварц, как показалось, стал выше — но нет, искривление ног никуда не исчезло, и формы Гектора или Ахиллеса не посетили командира противодесантного. Просто жирный ефрейтор стоял на горе из трёх тел, размахивая мечом и подбадривая дерущихся.
— Поднажать, потроха гнойные! — рёв ефрейтора достигал уже и ушей Людвига, сотоварищи врывающегося сквозь ворота. — Химмель, слева! А ну хватит трястись, петухи мои ненаглядные!
Разумеется, ефрейтора заметили. Глупо было ожидать, что северные твари, всю жизнь живущие со стадами оленей и стаями волков, окажутся настолько тупы, чтобы не заметить самого большого и злобного в толпе своих врагов. По-видимому, институт вождизма был знаком им не понаслышке — и вновь защёлкали луки, а тоскливый свист стрел повис в воздухе. Ефрейтор пригнулся, пропуская первую стрелу над собой, и со злостью хлестнул мечом подвернувшегося полуголого изверга, украшенного задорно звенящим костяным ожерельем. Занеся руку для финального удара, ефрейтор Шварц вдруг всхрапнул — оперение длинной костяной стрелы выросло у него над лопаткой.
— А-а-р-р-р... — выдернув стрелу из спины, Шварц сплюнул красной слюной, и его палаш доверил начатое.
Четвёртый труп упал под сапоги Шварца, содрогаясь в смертельных конвульсиях.
— Какой же ты, козлиный хер, страшный... — тяжело дыша, Шварц наступил на грудь своей жертвы, выдёргивая меч, и в эту секунду последняя стрела пробила затылок ефрейтора, оскалив кремневое оконечье из его глазницы. Покачнувшись, толстяк-Шварц рухнул поверх мертвецов — ни дать ни взять жертва, принесённая кровожадному Аресу на алтаре, достойном самой Спарты. Губы ефрейтора застыли в жестокой усмешке:
— Козлиный... хер...
Микаэль Вебер
Впрочем, ефрейтора порадовало бы то, что происходило на лестнице. Под командирским ором Вебера, который заставлял поверить в поспешное переселение душ, тяжеленный дубовый стол вновь вышел на бой. Изрубленная письменная конструкция с торчащими из неё стрелами словно сама собой помчалась на дикарей, перемалывая из под собой. Вебер шёл следом, размашистыми ударами приклада добивая тех, кто пытался подняться. Оглушённые тараном, северяне ненавидяще таращились сквозь гренадёра — а потом дерево мушкета с чавканьем прошибало виски и переносицы. Ещё один... ещё...
— Ур-р-р-ра-а-а-а! — орал от усилий Штефан, занявший место Манфрида.
Клосс тоже орал. Что-то такое, о чём Йоахим Руттгейм вряд ли стал бы читать вслух, если в принципе знал такие слова. И стол с треском досок прокладывал себе путь, отвоёвывая ступень за ступенью.
Мика даже не поверил, когда каменный мешок лестницы закончился и его поредевшая группа вырвалась на верхний плац. Позади, на ступенях, как тюки валялись дикари, кто мёртвый, кто едва ворочающийся, и немногочисленные прорвавшиеся солдаты уже торопились по проложенной Микой дороге. Двор всё так же сотрясали вопли и вспышки слепого пламени, но на верхнем плацу царила абсолютная пустота. Слева Вебер увидел спины трёх лучников на краю стены, как раз набрасывающих новые стрелы из колчанов на поясах. А впереди, под навесом колокола, разорванное на несколько окровавленных кусков тело. То, что осталось от Хенрика Хаделайнена, не было убито человеком — Микаэль Вебер прожил несколько десятков лет и отличил бы то, что могут сделать даже самые изуверские руки, от того, что они сделать не могут.
Убить финского солдата так, как был убит Хаделайнен, не смог бы даже самый свирепый, самый сильный, обожравшийся самых дурных грибов дикарь. Руки Хаделайнена валялись возле противоположных друг от друга стен. Одна из ног, вырванная из таза, лежала на пороге арсенала. Голова превратилась в мятый блин, утрамбованный в каменную твердь, а взломанная и разодранная на части грудная клетка являла собой наглядный анатомический театр. Язык набатного колокола, единственный немой свидетель произошедшего, лениво покачивался на ветру. Открытая дверь подвала скрипела, то стукаясь о косяк, то снова открывая заполненные тьмой ступени вниз. Арсенал стоял закрытым на замок. Никого больше на верхнем плацу не было.