Как и ожидал Бахман, четвёрка солдат почти синхронно козырнула, принимая указания. Солдаты бросились кто к лестницам, кто обратно к казармам, чтобы поскорее вернуться в тепло. Оставшийся в одиночестве, не считая такого же одинокого караульного, Гроссер подозвал кого-то из них и велел готовить лодочные фонари:
— Чёрт их кто иначе разберёт... в темени-то такой... — с нескрываемым беспокойством, молодой капитан поднял голову за кирпичный парапет верхнего плаца — туда, где ночные огни сгрудились у дверей арсенала. Неясный страх поднялся в глубине его души.
Батарейный арсенал представлял собой то самое здание, которое возникает при любой мысли о быте типичной крепости «галантных времён». Разве что без полосатой будки у входа, потому что для неё банально не хватало места. Это низкое одноэтажное сооружение из потемневшего от времени кирпича притаилось в дальней части верхнего плаца и вплотную прилипало к стене. Для того, чтобы перелетевшие бомбы или разрывные снаряды не разнесли в щепки крышу, венчал арсенал не привычный скос, застеленный железными листами, а куполообразный навес на стальных балках — скатываясь с него, снаряды падали бы на камни плаца, по которым катились в углы крепостного двора. В целях всё той же пиротехнической безопасности было выбрано и его расположение: законы примитивной геометрии подсказали фортификационным инженерам, что чем ближе к стене находится объект, тем меньше вероятность, что параболы снарядов, нацеленные на орудийные этажи или во двор, угодят в указанный объект. Поэтому даже в вечно готовой к войне батарее арсенал выглядел шарахнувшимся в угол стариком, зажавшимся, накрывшимся с головой стальным плащом.
Ощущение тревожной закрытости усиливали и глухие стены без окон, и двойная, в два дубовых слоя, входная дверь со смотровым окошком. Вместо полосатой будки, в которой полагалось бы выситься бравому гренадёру, вход в батарейный арсенал охранял навес с выкрашенным в чёрно-белую полосу околышем. В темноте под вывешенным на крюк фонарём виднелась инструкция вытравленная на медной табличке в виде трёх простых, резких фраз.
1. Доступ в присутствии офицера.
2. Сдача и приём под личную роспись.
3. В случае пожара изъять порох.
Третья фраза относилась к тому, что принято было считать классическим штампом авантюрного романа. На белоснежных страницах мушкетёры в роскошных шляпах и отважные флибустьеры лихо поджигали фитили, запуская их в горки ядер, сложенные у орудийных лафетов. Ослепительные взрывы сотрясали залы для публичных чтений, а дамы в широких кринолинах в ужасе переглядывались: «Ах! Неужто Антильское море столь... кружит голову?» На самом деле, кружили голову только авторы, временами вполне намеренно, а временами — по небрежению, которое терпеть не мог Людвиг фон Вартенбург. Именно во избежание промокания пороха и оледенения ядер аммуниция никогда не хранилась на орудийных этажах — для этого отводились специальные бомбовый и пороховой погреба, оба расположенные под землёй. В случае боевой тревоги четвёрки артиллеристов, приставленные к орудиям, разбивались на пары: старший канонир с помощником готовили к бою пушку, а двое других превращались в рабочих муравьёв, доставляя по этажам порох и ядра. Так батарея могла прийти в боевую готовность за не очень продолжительное время. Вот так, на основании строгих правил и регламентов, работала отлаженная под руководством фон Вартенбурга логистическая машина — его «мокрые ядра», которые не сулили ничего хорошего, припоминали до сих пор: иногда со смехом, иногда с содроганием, а иногда и с откровенной ненавистью, которая всегда настигает инициативы хороших, но требовательных руководителей. Впрочем, бегущих к арсеналу солдат сегодня встречали не церемонии, а торопливый штабс-капитан Нильсен.
— Жид ружья раздаёт. Жди беды, — негромко прокомментировал Шнайдер, смахивая снег с усов.
Внутри арсенал делился на пять помещений: три — на первом этаже, и два уже упомянутых погреба — на подвальном. В центральном, которое никак не называлось, сейчас дожидались Людвига отобранные им Хайнц, Кройце и Шнайдер, разбирая с длинного стола блестящие от незамерзающей смазки кремневые ружья и бумажные ворохи патронов. Рядом, подставив свечу близко к засаленному журналу, штабс-капитан Нильсен торопливо выводил перечень выданного оружия:
— Штык-нож — четыре. Мушкет — тр... нет, четыре штуки. Пистолет — од... нет, два, чтоб тебя, ведь ещё и очкарик...
Тяжеленная дверь вновь лязгнула на петлях, впуская майора в развевающемся шарфе и догнавшего его ефрейтора:
— А, господа! — тут же расцвёл Нильсен, откладывая перо. — Вот и вы. Майор, вашу роспись и ваш пистолет. Бахман, ваши ружьё, подсумок и ножны — первые слева. Выдал по обычной разнарядке, хм-м? Всё правильно?
С появлением Людвига и Карла в комнате стало достаточно тесно. Здесь кисло пахло оружейной смазкой. Длинные столы вдоль стен с особой отчётливостью напоминали о древней спартанской мудрости — о том, что взявший в руки оружие далеко не всегда возвращается со щитом в руках. Нависали над головой крепкие перекрытия, поддерживая двойную крышу. В отблеске свечи фигура Нильсена принимала облик костлявого карлика с макабрически-длинным носом, который, потряхивая руками, протягивал грозному секунд-майору не журнал с описью, а дьяволов пакт. Обшитые жестью двери в стенах вели в цейгкамеры — «холодную» слева, отведённую под штыки, сабли, абордажные тесаки и немногочисленные осадные пики, и «горячую» справа, где в деревянных стеллажах выстроились мушкеты, сияя гладким деревом прикладов и ружейных лож. Широкие люки в дальней части комнаты, близ большого конторского шкафа, что пережил не одно десятилетие, вели вниз, к пороховым бочкам и ядрам. В одиозной и смертоубийственной тоске великан, имя которому вооружённые силы, составил десятки стволов и сотни ядер на манер винного ансамбля, уместив их в одном небольшом арсенале.
Лязг проверяемых курков. Хруст патронташей, сортируемых опытными руками. Маленькая армия Людвига стремительно приобретала походный вид.