— Есть, господин майор, — Мартин вытянулся в струнку почти одновременно с выкриком Дитриха, но вряд ли двое солдат смогли бы когда-нибудь узнать об этом акте собственного единодушия.
Пока офицеры неторопливо начинали беседу, ведя подкоп к главной теме вечера не хуже заправских траншейных войск, денщик выбрался в переднее помещение, неофициально называвшееся «господским предбанником». В нём ощутимо прибавилось холода и столь же ощутимо исчез свет, а вой ветра за внешней дверью усилился: как будто неведомых размеров кот скрёбся в окованные железом доски, силясь процарапать толстенную створку. Ни у одного кота на свете не вышло бы сделать это, потому что почти все двери на батарее открывались наружу, чтобы ветру или вражеским таранам было сложнее их распахнуть, и гипотетический кот лишь ухудшал своё положение. Но заунывный свист не добавлял уюта голо обставленной комнате с сухими армейскими таблицами на стенах и вытертым до дыр ковром. Её единственным украшением служил загадочный как лампада арабского джинна прибор, висевший в углу на стальном стержне: кувшин с тёмно-синей жидкостью, размеченный серебряными рисками делений. Мартин понятия не имел, как работает эта вещь, но офицеры называли её барометром, «штормовыми часами» или «атмосферным метром Гёте». Солдат не видел уровень воды в темноте, но не сомневался, что сейчас штормовые часы бьют штормовой полдень. Вздыхая, Мартин ощупью добрался до шинели, брошенной у конторки дневального и, не вдевая руки в рукава, мужественно нырнул в холодную ночь.
Над тёмным плацом, едва освещённым двумя тусклыми фонарями, носились маленькие вихри. Оскальзываясь на тёмном булыжнике, денщик побежал к каменной лестнице, заключённой в подобие футляра из деревянного навеса и каменного бортика по бокам. Левая сторона лестницы почти вплотную примыкала к юго-западной стене и округлому боку башни, а в небольшом оставшемся закутке бурлила вода: хитрая система водоотведения заключалась в том, что оба плаца строились с некоторой выпуклой кривизной, и снежная вода текла от центра к краям, заставляя денщика высоко задирать колени.
В арке ворот ютился караульный, бешено растирая руки в облаках дыхания. На самом деле, устав требовал от него патрулировать двор, регулярно поднимаясь и спускаясь по лестницам, но Мартин и не подумал бы делать ему замечание — окажись он на месте караульного бедолаги, то вовсе околел бы от холода. Так и крутятся маленькие винтики армейской машины: закрытые глаза здесь, мелкое одолжение там. Объединение маленьких человечков перед лицом системы, представленной в золоте офицерских галунов, построено вовсе не на кисетах с табаком и привилегиях старослужащих перед молодыми пополнениями. На самом деле, солдатская пирамида выстроена по законам крысиного королевства, где нельзя толкать товарища в спину, потому что маленькие хвосты его обитателей переплелись в такой Гордиев узел, что даже ксифос Александра Македонского оказался бы бесполезен.
Так оно и случилось: караульный и денщик обменялись понимающе-грустными взглядами и Мартин заспешил по ступеням, сначала на верхний плац, а потом по чугунной винтовой лестнице внутри гулкой башни.
Дитрих Хайнц
— Да, да. Поднимайте.
Сейчас, с падением двадцатой полуденной склянки, наступал самый ответственный и одновременно самый неприятный этап сигнального дежурства. Встав практически спиной к спине, два наблюдателя должны были смотреть направо и налево, не отрывая глаз от огней соседних фортов, и ждать ежедневный обмен «фонарями». В летние вечера эта задача казалась предельно тривиальной, а вот на звереющем с каждой секундой ветру смотровые отчаянно проклинали непунктуальных коллег на соседних башнях, почему-то задерживающих сигнал.
К счастью, вице-фельдфебель Зельде и сам терпеть не мог эту процедуру, поэтому лично бросился помогать подчинённому — вольность, которую он вряд ли допустил бы в присутствии старших офицеров. Перчатки фельдфебеля и варежки Дитриха в четыре руки подняли длинный багор, обёрнутый в несколько слоёв мешковины (чтобы мокрая после шерстяной варежки ладонь, если бы кому-то пришло в голову эту варежку снять, не примёрзла к холодной стали). На его конце с отчаянным скрипом болтался фонарь-самовар с идущими от «ушей» цепочками. Мужчины вытащили его на самый центр круглой башенной вершины, замерев в кольце невысокого парапета как памятник олимпийским богам.
— Давайте, ставим, свои ядра потом сосчитаете, — неромантично каркнул Зельде. — Держится?
— Держится, герр фельдфе…
— Ну и славно. Сигнальте скорей.
Дитрих подхватил рвущиеся из рук цепочки и потянул за обе сразу, заставляя боковые заслонки фонаря подняться с обеих сторон. Ветер отчаянно мешал ему, норовя вырвать скользкие звенья из гладких рукавиц, но площадка трижды наполнилась ярким химическим светом.
Один. Два. Три.
«Всё в порядке».
Три взмаха фонаря.
— Наблюдаю первую батарею, — крикнул сквозь ветер Зельде. — Один, два… три!
Дитрих, глядящий в другую сторону, увидел, как ночной огонь вдалеке вспыхнул и погас. Затем снова и снова, как крохотный мотылёк, отчаянно рвущийся к пламени свечи. Но вот оранжевая искра вернулась на своё место в тёмном амфитеатре, продолжая ровно и уверенно гореть в нём.
— Наблюдаю пятую батарею, — невнятно крикнул Хайнц сквозь шарф. — Один, два и три!
— Наблюдаю вторую батарею, — отозвался Зельде. — Есть три.
Крошечная искра на северо-востоке, которая казалась больше и ярче из-за того, что третья и четвёртая батарея стояли ближе друг к другу, продолжала ровно гореть. Затем мигнула. Ещё раз. Ещё раз. Ещё. И ещё.
Пять фонарей.
Спустя недолгое время искра-огонь над скрытой во мраке батареей номер четыре начала мигать снова, повторяя пятикратный сигнал.
Людвиг фон Вартенбург
— Ну, знаете ли, сам виноват. Пускай позже присоединится, — вопреки ожиданиям фон Вартенбурга, первым не вытерпел сам Йоахим, настойчиво подавшись в кресле. — Поэтому, с благословения Божьего, прошу приступать к трапезе. Доброго аппетита.
— Доброго аппетита, — нестройно откликнулись офицеры.
— А я вам пока зачитаю, — не скрывая подчёркнуто-важный тон, премьер-майор метнул на Людвига быстрый взгляд, как будто убеждаясь, что аудитория пребывает в бдительном внимании.
С шорохом он развернул газетный лист, пестреющий до половины выцветшими рисунками и криво наложенными строками.
— Поистине, господа, печатный станок — сущий бред, — проговорил каптенармус Нильсен, хмыкая при виде внешней стороны газеты. — Распоследний приказчик и то напишет лучше.
— Тихо же, — ласково призвал к порядку Руттгейм, знаком веля придвинуть канделябр.
Щуря близорукие глаза над красными булочками щёк, майор некоторое время вчитывался в текст, шевеля губами, и только потом начал:
— Пальмира, десятое октября. Манифест. Божественное провидение, чьи пути неисповедимы и беспристрастны, несчастьем поразило всю нашу Федерацию. Нельзя выразить словами последствия сего удара, и потому остаётся лишь предаться слезам, — возвысив голос, Руттгейм почти продекламировал. — В канун прошлого дня Зимний дворец сообщил о кончине Его Величества, короля нашего Александра.
— Поистине мрачный день… — еле слышно прошептал Гроссер, опустив вилку.
Кто-то вздохнул. Кто-то скрипнул сапогом под столом. Капитан фон Мак, единственный, после самого Людвига, аристократ среди офицеров батареи, с неприятной миной уставился в ладони.
— Узнав о сём бедствии, поразившем августейшую фамилию, высочайшие особы государства, Государственный Сенат и министры, полки лейб-гвардии, лица иных служб и достояний, — у премьер-майора не хватило дыхания, он сделал вынужденную паузу, — а также генерал-губернатор Пальмиры герцог Вайсензее совместно и немедленно присягнули на верность и вечное подданство Его Величеству…
— Ну же, не томите, — надтреснуто потребовал фон Мак.
Людвиг фон Вартенбург знал, что может услышать или одно, или другое. Александру, этому спокойному, вежливому и предельно непассионарному властителю, наследовали только двое сыновей: Его Высочество маршал Рауль, ныне прозябающий в грязи и ядовитом тумане Фландрии, и Его Высочество Николай, в шутку величаемый принцем-солнцем за благородный нрав и насмешливую, по-французски непревзойдённую дипломатию.
«Рауль или Николай?»
Глазки премьер-майора хитро, пусть и с подобающей скорбью, блестели.