Монах продолжал сидеть на берегу реки. Он сидел достаточно долго, что стал чувствовать, как сливаются звуки сливаются в краски и рисуют ему картину в его сознании. Мазь постепенна перестала действовать на раны Джоля. Она уже лишь пощипывала, монах улыбнулся самому себе.
Когда же Дова обратилась к мужчине с вопросом, он не стал тратить время и спокойно повернул голову в сторону девушки на слух. Голос выдавал его спокойствие, даже ни капли волнения или внутренней боли - словно его часто спрашивают о его глазах, а он постоянно отвечает на такой вопрос.
Только вот вопрос этот задан был впервые вне приюта, но Джоль давно знал ответ. Когда живешь с такой болью в ногу, быстро привыкаешь к ее компании. Монах заговорил,
- В двенадцать лет, когда я был еще совсем мал, мой отец пришел домой пьяным. Он поднял руку на мать, обвиняя во всех бедах, которые он испытывал. Пытаясь защитить свою мать, я пытался остановить его. Держал за штанину, уговаривал. Ярость пьяного человека не имеет границ, это я и познал на себе. Мой отец оттолкнул меня в сторону камина. Лицом я упал на угли из очага. Они то и сожгли мне зрение. По истине, воля Иштара имеет свой вкус черного юмора.
Монах, на последних словах об Иштаре, даже немного горько хохотнул, выдавая расстроенное настроение из-за того, как судьба поступила с ним и его родителями. Сделав паузу, монах учуял запах мяса,
- Мясо... Рука женщины всегда приятнее готовит, нежели мужская. Особенно, когда женщина делает это от всего сердца, верно, Дова?