Бисмилля ар-рахман ар-рахим! Восславим же Нилу-Жизнедарительницу за новый день, прожитый под ее неусыпной лаской, за колос молодой, ростком прбивающийся к солнцу, за течение рек и плодоносящие почвы, за ветер на барханах и ласковую негу в оазисах, ибо Она есть начало и конец всего сущего, первая и последняя, бессмертная в трех лицах: Девы, Роженицы и Матери!
Вознеся полуденную молитву Владычице Жизни, скромная мобеда Ее выпрямилась в полный рост, продолжая прижимать руки к сердцу, и вновь, словно в первый раз, оглядела блестящими любопытными карими глазами чуждую и незнакомую Курдию, столь разительно отличающуюся от столь милой ее сердцу Сарсии. И дело было даже не в пестроцветье зелени этих земель, столь чуждой для строгого золота бескрайних пустынь ее родины, где каждая прекрасная чинара или хинджук смотрелись, словно драгоценный камень в диадеме на высоком челе прекрасной пэри, скрытым словно утренней дымкой, легким покровом шели, нет. Дело было в тех людях, что жили здесь. Кто сказал, что каждое дитя Нилы похоже на другое, словно песчинки в руке караванщика, тот лгал и никогда не бывал дальше своего аула. Народ этой страны отличался от сарсов, как отличается гранат от финика, как палящий полдень от мягкой прохлады ночи, как верблюд от кобылицы.
И новость этих людей, их необычность и непохожесть на то, что видела Ирада раньше, заставляли ее сердце трепетать в предвкушении нового и непознанного. Словно бы она, очнувшись и разомкнув веки после долгого сна, впервые в жизни выглянула на улицу, разорвав открытием занавесей узилище тесного мирка маленькой комнаты. Чужды и непонятны были их обычаи и традиции тем, кто жили под благославенным правлением Шах-эн-шаха (да святится имя Его!), но, наверное, и местным обитателям были столь же далеки и незнакомы нравы столь близкой и столь далекой Сарсии, с которой их волей Пяти надолго разлучила война.
И дочь Гайлани словно губка впитывала в себя весь этот новый мир, без устали поражаясь его необычности и красоте. Ушли за далекий бархан все мысли и стремления о паломничестве по святыням Жизнедарительницы в Курдии, и девушка никак не находила в себе силы покинуть Ривери, который словно умелый прядильщик ковров ткал пред ней все новыми и новыми нитями новую, иную жизнь, столь не похожую ни на послушание в храме, ни на жизнь под благословенной крышей приюта родителей (да продлятся их годы бесконечно!).
А ведь что как не караван-сарай, если верить странствующим акынам и безумным дервишам, есть сердце любого города, куда стекаются все новости и слухи, где за бархат вина и мякоть плоти барашка и спелость фруктов уставшие после долгих троп караванщики услаждают слух хозяина и посетителей сказочными историями о далеких городах и странах, о мудрых джинах и коварных иблисах, о прекрасных девах с хвостом змеи вместо ног и возникающих в мареве пустыни городах! И разве "Отдых странника" хуже какой-нибудь "Ветки персика" на задворках Шаар-хиана, о которой благочестивая мобеда только слышала, но никогда не видела воочию? Разве мало здесь путников необычных, чей вид и речь способны заронить незамедлительно прорастающее зерно интереса в пашню любопытства даже самого иссохшего духом незнакомца?
Дева огненноволосая с характером подстать буйству ее кудрей; муж крепкий и надежный, непоколебимый словно утес; эльф с кожей бледной, как снега на вершинах гор и несущий с собой покров невысказанной тайны; юноша, из пламени чьего духа рождается огонь на кончиках пальцев; благородный воин Идриса, чья вера стала для него щитом и мечом; незрячий дервиш, чьи чувства столь остры, что заменили ему глаза; и, наконец, собрат по по служению, чей взгляд на вопросы веры был интересен и необычен, и встреч с кем Ирада алкала боле прочих. И что была на их фоне она, скромная дочь Гайлани - вчерашняя тихая мобдати, ныне мобеда Нилы, ступившая первым осторожным шагом на тропы такого огромного и многогранного мира?
Вот и сейчас она тихо сидела в уголке постоялого двора попивая родное сарсийское вино из пузатой афтабы. Попирая тихо все традиции, она носила подобное мужскому платье: короткополый зеленый халат с рукавами в три четверти, изукрашеный растительным орнаментом, из-под которого проглядывала белая хлопковая рубаха, а на ногах ее были (о времена, о нравы!) пышные шаровары, заправленые в высокие кожаные сапоги. Впрочем, не решаясь и не желая нарушать все, что возможно, девушка благопристойно носила перчатки и прикрывающую волосы и лицо шелю.
Но не было покоя на землях Ривери, и полнился караван-сарай слухами о несчастьях и бесчинствах, творимых вокруг. Благочестивому сердцу давно настоло время восстать на защиту созданий Дарительницы Жизни, но кто она такая, чтобы первой поднимать слово в защиту невинных, предлагая руки и разум свой благому делу? Есть более сильные, есть более умные - они справятся, это их дело и их долг. И молчала та, что взяла себе прозвище в честь родного храма - Ирис, не рашаясь стать первой.
Но настал тот день, когда терпение караван-баши переполнилось, как переполняется в долгожданный дождь сухой арык. И поднялся он, скликая тех, кто готов послужить страждущим не словом, но делом. Зов его не остался без ответа: те странные люди, что пленили любопытство юной мобеды, одни за другим вставали, протягивая руку помощи. Разве могла служительница Той-что-дарит-Жизнь остаться в стороне?
Поднялась и Ирада, откинув в лица зеленый плат Посвященной. Вежливая к старшим, она поклонилась караван-баши, приложив руку попеременно к сердцу, челу и губам. Тихий голос ее после речей паладина и рассудительного выступления охранника звучал подобно мяуканью котенка после громогласного рева льва:
- Я сердцем и душой готова помочь в поисках убийцы невинной девы, ибо великий грех перед Нилой лишать жизни тех, кто способен продлить свой род. И Дева благославит в неизбывной милости своей тех, кто послужит правому делу. Только... можно по дороге мы вернемся под стены моего жилища, чтобы я могла вооружить руки свои к вероятному бою со злокозненным нарушителем спокойствия?