- Вот видишь, как хорошо порой душу излить, дорогой. - Словечко "дорогой" Шуко специально выделил. Смешным ему это показалось, когда узнал про две тысячи золотых. - Но мы люди не златолюбивые, нам лишнего не надо, потому все равно тебе подыхать.
Рядовых разбойничков жалеть боярин тоже не стал, за что уважение Черныша к нему выросло. Поди ж ты, такой весь сладенький городской на вид, песни все поет, а знает, как правильно делать.
- Сделаю, князь. - С таким же радостным энтузиазмом согласился, как будто Блудович выпить предложил, а не в петлю десяток грязных оборванцев сунуть. - В лучшем виде!
- Ай-на-нэ, куда вас скользкая дорожка завела, да? - Вразвалку вдоль строя связанных прошелся. - Не учила вас мама добрых людей не обижать, да? Добрые люди, мы такие, в ответ тоже дать горазды. Ууу, брюхо какое отъел, и как тебя вешать брат, скажи, а? Отпущу тебя. Нет, не отпущу, пошутил. До последнего с братушками надо быть, верно я говорю?
Учитывая внешний вид и повадки Шуко не нужно было быть большого ума, чтоб понять, что было это все грязным глумлением. Почему бы и нет? Право победителя - повеселиться хорошо. Право проигравшего - терпеть все это, если уж духа на последний бросок не хватает.
Этого последнего броска Черныш, кстати, и ждал, напротив строя став и руку на оружие положив. Не хватило ему драки. Улыбаться перестал, глаза темные, злые, каждого по очереди сверлят. И все свои взгляды в ответ опускают. Даже Дован, и тот сдулася. Неа, сдались эти. Нет тут смелости.
- Какой зверь не защищает себя перед смертью? Овца. Овцы разбойниками заделались. Меее.
Сплюнул. Пару ополченцев выбрав (специально помоложе и позеленей, пусть привыкают), на стену вместе с ними угрюмую толпу повел, по пути длинную веревку прихватив и указанного рыжего отпустив:
- Фартануло, дорогой. В городе вздернут, как благородного. Гордись.