Хотен сидел, пялился в огонь, погруженный в собственные мысли. Волкогона он выслушал немного отстраненно и словно бы невнимательно. А выслушав - тяжело вздохнул. Что-то такое он подозревал, и ждал, что следопыт придет каяться, почти не сомневаясь, что этот прямолинейный муж не утаит шила в мешке. У него была целая речь назидательного толка заготовлена, с ударами по больному, чтобы Волкогона не он, собственная совесть наказывала. Но то было тогда, несколько дней (а может, целую вечность) назад, когда все шло ладно и гладко у отряда.
Вот подойди к нему с этим лучник вчера, Хотен бы наверняка вспылил. Трудно даже предполагать, чем мог их разговор закончиться. Теперь же... Перегорело что-то в молодом боярине. Смерил он соратника долгим взглядом, покачал головой, и устало сказал:
- Ты, Волкогон, как тот Черная Чешуя. Сказал одно - сделал другое. И мое слово нарушил, и своему не хозяин, выходит, ведь присягал исполнять мои приказания. Грустно это. Давши слово - держись, так в народе говорят. Благородный человек правдой силён. И как мы дальше дело делать будем, если ты у меня за спиной самоуправство чинишь? Вот что, мастер Волкогон. Ежели тебе свои хотения важней взятых обязательств, то нам не по пути. Возьмешь свою долю добытого, и можешь быть свободен. Если готов впредь свой долг и уговор по чести исполнять, забудем про этот разговор.
Сказал, и отвернулся от угрюмого лесного человека, словно не интересуясь толком, что тот ответит. По совести сказать, собственные терзания занимали его сейчас в большей степени, нежели проблемы Зеленого Пояса и дела отряда. Оно, конечно, для вождя нехорошо, да только и сердцу не прикажешь...