Когда отзвенела сталь и отхрустели кость и камень примитивных дикарских ковырял, Хотен не стал осматривать поле боя со всеми. Он сразу кинулся в лес - туда, где истошно закричала Магда, пока не захлебнулась булькающим стоном. Влетел на стоянку, не опасаясь засады, и даже желая столкнуться с таковой. Нет, пусто было на небольшой, вычищенной отрядом от подлеска полянке. Только окровавленное, лежащее в неестественной позе, будто изломанное тело девушки зияло посреди пустыря, как рана на животе. Живые люди так не лежат, не имеют эдакой повадки.
Из Хотена будто воздух выпустили. Поник боярин. Подбрел понуро к истерзанному трупу, перевернул лицом вверх, присел на корточки рядом. Взял теплую еще узкую ладонь с обломанными ногтями в свою. Зацепился взглядом за единственный уцелевший глаз девушки, глядящий в пустоту гневно и бесстрашно, да так и не смог отвести взора. Все смотрел и смотрел, словно пытаясь уловить во взгляде мертвеца нечто такое, что не смог понять при жизни...
Нет, она не была его дамой сердца. И даже минутным увлечением, капризом поэта не была. Хотя Магда с детской непосредственностью и демонстрировала юноше свою привязанность, он в сладострастно-корыстных целях так этой привязанностью и не воспользовался. Может, именно из-за наивности и простодушия лесной ведьмы. То ли стеснялся, то ли жалел её боярин - сам не вполне отдавал себе отчет, почему не сволок привлекательную дикарку на сеновал, хотя и изнурял плоть воздержанием уже две седмицы...
Товарищем или хоть соратником ее тоже язык назвать не поворачивался. Скорее, она походила на прибившегося к Хотену маленького ребенка-погорельца, чей кров и семью унесла беда. Или даже щенка, брошенного сукой. Хоть и за палец может тяпнуть, а все одно - несмышлёныш, заглядывающий тебе в глаза доверчивым взглядом... А он, Хотен, выходит, доверие это обманул. Увел за собой девчонку, на погибель лютую, страшную. И от того было на душе у молодого предводителя землепроходцев тягостно, горестно и мутно.
Так и просидел Хотен Блудович у тела убиенной, пока его люди на стоянку не подтянулись, не начали деловитой возни, не загудели на разные голоса. И за это время постарался всю душевную тягость, горесть и муть перековать в злость. Не застилающую глаза кровавую ярость бойца, а холодную, сухую злобу царедворца - расчетливую, ядовитую, опасную.
Осмотрел тело девушки еще раз, уже не как человека, а как неодушевленный предмет. Выслушал, что рассказали остальные, поглядел на трофеи. Наконец, сказал:
- Что там, из этих кто живой остался? Тащите сюда! - голос Хотена, обычно жизнерадостный и звонкий, звучал сейчас сухо и хрипловато. - Тагил, Эландор, подойдите.
Когда уже отошедшего от сонного заклятья, но надежно связанного кобольда представили пред очи Хотена, он заговорил негромко и очень скучливо, будто отчитывал нерадивого слугу:
- Мэтр Эландор, переводите. Скажите этому... - Хотен запнулся, - существу, что сейчас я буду задавать вопросы. За каждый не понравившийся мне ответ, вот он, - последовал кивок на Тагила - будет ломать тебе палец. Если кончатся пальцы, будет ломать предплечья и лодыжки. Потом плечи и бёдра. Это понятно?
И убедившись, что кобольду понятно, Хотен стал спрашивать.