От криков пузатый бармен разрыдался едва не до нервного срыва, сопли текли по подбородку, лицо было влажным от слез, в горле клокотало и хлюпало, а сам он принялся икать.
- Да это не ее от-тец, чест-но говорю, дя-дя, это Джор-джи морфинист и во-ор.
После очередного грохота кулаком по столу икота прекратилась, как по волшебству, и бармен, втягивая очередную соплю, продолжил:
- Марта влюбилась в него, как дура, и когда предки свалили, он занял место её бати, ну чтоб поближе к морфию и прочим лекарствам. Мы его не трогали. Хотели, конечно, но не трогали, только когда она братца своего грохнула, отомстили.
Мужик даже улыбнулся в конце рассказа, вяло и неубедительно, будто показывая, что они и правда не при чем, но сам себе явно не верил.
А когда разыгрался спектакль с пузырьком яда, так и вовсе дар речи потерял, только побледнел весь, потом покраснел, потом позеленел, словно яд и правда начал действовать, потом кашлять принялся, как будто выкашлять его пытался, потом смирился, руки задрожали, то ли уже предсмертную записку катая, то ли просто по инерции.
- Я расскажу, - наконец смирился он со своей участью, довольно быстро для того слюнтяя, который встретил Дэвида вначале.
- Две недели назад, как раз во время праздника, заявился к нам в город музыкант. Странный малый. Одет вот как ты, да и рожей…ой, то есть лицом похож, но когда на своей дудке заиграл, мы аж со стульев попадали – кто в пляс, кто петь стал, кто просто рот открыл и слушал, - бармен развеселился, вспоминая, даже про яд забыл.
- Да и сам веселым парнем оказался. Короче, остался он на ночлег, потом еще на один, да всё с детьми, с нами то есть, больше общался, всем он нравился, потому что шутил много, да на дудке играл вообще, как никто другой. А однажды и говорит «А хотите, мол, сами себе хозяйничать тут?»
Как-то так…вроде… А мы «Это как же? Мы сами не управимся, маленькие ещё». А он опять «А если взрослыми вмиг станете? Да не просто взрослыми, а своими родителями. Тогда никто не заметит.» И улыбается странно так… Только, говорит, от сирот избавьтесь. С сиротами такого не получится. Стало быть, условие такое. Жертвоприношение, что ли… Мы думали-думали. Несколько дней, стало быть, думали. Многие были против, вот как Марта – очень она отца своего любила, дура и есть. Но потом как-то согласились почти все, мы собрались, да и утопили Микки Дурачка и Лили, его сестру. Вернулись к дудочнику-то, а он уж какой-то не такой. Лицо пылает, глаза смеются, страшные, недобрые, зубы во рту, как акулий оскал. Да делать нечего, уже ведь прибили малышню…
Бармен поморщился, словно история эта с сиротами ему причиняла физическую боль, а после продолжил:
- Заиграл он на дудочке. Тут нам кишки и скрутило, да так, что без сознания попадали все от мала до велика, а когда очнулись, то все в шкурах предков своих и оказались, а детских наших тел нет и в помине, только потом в горах далеко-далеко стало шлейф видать – идут в линию наши тела, детские, родители в них или нет – не знаю – маршируют в шеренге за дудочником этим, а он знай себе поигрывает, да в горы их за собой уводит.
- У многих тогда кукушка слетела, пришлось пристрелить, ну а вот те, кто остались, живём, да неплохо живём! - с сомнением в голосе закончил он и с надеждой посмотрел на Дэвида.
- Дяденька, вы нас не выдавайте. А еще дайте противоядие, а то меня в сон клонит, того и гляди – не проснусь, если выпить не успею, а?
ссылка