ссылкаСветящийся цилиндр коридора впустил в себя, ослепил и путь остался лишь один – к оцинкованной двери, холодной, неприветливой, бездушной, как пустота внутри, в животе. Тошнотворная пустота и сворачивающееся узлом предчувствие беды.
Сосредоточение горя было там, во владениях врача, что своим идеально–белым халатом раздражающе маячил впереди. Оно волнами накатывало из всех щелей, удушливо касаясь груди, и злорадствовало, кичилось своей неизбежностью.
Стоило Меткалфу войти, как первое, что бросилось в глаза, была не хрустящая чистота помещения патологоанатома, не отчаянно–безликое пространство его владений, но странно загорелая на фоне белой простыни, выскользнувшая из–под нее детская ручка. И три царапины, одна параллельно другой, длинные, широкие…
Две недели назад старшая притащила кошку. Та была не просто своенравной или дикой, она, казалось, занималась насилием ради насилия, словно царапать, кусать и отчаянно при этом орать было смыслом ее жизни. «Мистер Доунсон говорит, что каждому нужно давать шанс, будь то больной или не в своем уме» пронеслось в усмехнувшейся памяти. Будто еще вчера его рассудительная девочка предлагала «А назовем мы ее Россомаха. Смотри, какие царапины».
И окровавленная, до сих пор умело скрываемая рука теперь настойчиво заявляет о себе, тычется Тони в лицо, а дочка смеется и рассказывает что–то про погоню и свои охотничьи инстинкты, а кошка извивается, норовя изранить и вторую руку, да в конце концов вырывается и убегает, а дочка разочарованно заявляет «Всё зря, папочка». Всё зря… Всё зря…
Эхом в голове ее голос. Да, эту ручку, эту израненную Россомахой ручку он не перепутает ни за что. Уже и смотреть не нужно, нет необходимости. Но врач, тот, что был здесь, оказывается, все время, чей голос гулко отскакивал от стен, но слов невозможно было понять….этот самый врач уже откинул простынь с лица, обнажая смерть во всей ее отвратительной неподвижности, безответности, безысходности.
Светлые волосы в запекшейся крови, еще отмыть не успели, перемазанные щеки, буро–серыми разводами, обиженно поджатые губы, непередаваемое несвойственное спокойствие ее лица.
Да она просто спит! Да! Такое выражение у нее всегда, когда она спит. Вот сейчас поднимется и опустится грудная клетка. Вот сейчас. Сейчас. Сейчас… Неужели возможно так долго не дышать?!
Да она замерзла просто. Руки ледяные, ледяное лицо, кончик носа, всегда горячий, теперь жжется холодом.
Сквозь гулкое безразличие, из внешнего мира пробивается к нему голос.
– Вот стул, сажайте… Так… Мистер Меткалф, сядьте!
Нет, там еще холмик белой ткани на соседнем столе. Еще. Будто мало одного.
Младшая любила прятаться под одеялом. С визгом выпрыгивала оттуда, когда ей подыгрывали. Она и сейчас, уже школьница, забавлялась так по утрам. Пронзительный визг и откинутое одеяло летит на пол, а от стен отскакивает ее заразительный смех. Живой передатчик радости.Она и сейчас возможно прячется. Ну пожалуйста, пусть она просто прячется…
Контраст охваченной ужасом маски, не лица его девочки, а шутки кукловода–садиста поразил до самых тонких граней его душу. Казалось, всё его нутро встало дыбом, встопорщилось, сопротивляясь увиденному. И проигрывало.
Как же ей было страшно, его девочке…Как горько. Они были вместе, но совсем одни перед омерзительным лицом смерти. Только бы они не кричали, не звали на помощь. Невыносимо думать, что этого никто не услышал. Но нет. Нет надежды. Обломанные ногти и запекшаяся кровь на ладонях…и это лицо…не ее лицо, не его малышки.
Надежда проскользнула и умерла. Младшая дочь - все–таки она - надела маску ужаса, но под ней все равно оказалась смешливая девочка, его звоночек счастья.
Ручка тонкая, как и у старшей – фигурой в мать пошли – захотелось соединить эти две ладони в ледяном рукопожатии, прощальном и отчаянном.
Но что–то не сходилось, не получалось. Минуту назад он возвышался над своими девочками и вот уже едва видит их снизу, а над ним свисает ладонь с тремя широкими полосами…
***
Резкий запах ударил в нос, прочищая сознание, фонарик врача непрошенно полез в глаза, освещать зрачки. Чьи–то крепкие руки тащили его вверх, поднимая с пола, но взгляд неотрывно следил за тем как рука об руку уходили от него его девочки.