Маленький козленок снова плакал–жаловался в темноте, голосок его то отдаленный, то совсем близкий в совершенной гармонии звучал здесь – в пропахшем сырой соломой сарае. Порой звук этот как–то причудливо сливался с обычным детским плачем и раздваивался, усиливаясь, и превращаясь в два голоса разом. Однако все это казалось иллюзией, игрой воображения, да и дела вскоре нашлись поважнее.
Руки при попытке движения скололо тысячью мелких иголочек, тепло нехотя возвращалось к ним вместе с чувствительностью, болью и ощущением чужой влажной жаркой кожи, упирающейся в ладони. Это влажно–жаркое вцепилось, оказывается, в его пальцы, то сжимая, то разжимая их что есть силы.
– Тайлер, очнись, приди в себя, Тайлер….– плачущий голос ненадолго вернул его в сознание, угрюмое, напитанное болью, безразличное.
– Сука, да скажи что–нибудь! Надо выбираться, – голос Элли отчего–то был полон энтузиазма. Что это? Шок? Наивность? Нежелание сдаваться?
– Я слышу, как мелкий плачет. Ты тоже? Или это ёбаный глюк? Тайлер, твою мать!
Элли принялась дергать руки изо всех сил, словно это не затягивало узлы еще сильнее, а помогало ей высвободиться. Словно она знала какую–то тайну или прочитала книгу «Дергайся как эпилептик или Секрет крепкого узла».
– Тебе очень больно? Господи, да ответь же ты мне! Надо выбираться. Они обещали подготовить ритуал и вернуться. Сатанисты хуевы. Тайлер, давай, надо что–то придумать, – она и плакала и злилась, в остервенении дергая рукам, и и стало вдруг ясно, что Элли нипочем не оставит мужчину в покое.
Жалобный тоненький голосок снова раздался из–за стены. Он хоть и был отдаленно похож на блеянье, все же оставался плачущим позывным ребенка.
– Вот! Снова! Слышишь? Ты слышишь?