Мойра
Фигура поразительно долго доделывала начатое, не обращая внимания на возмущенную Мойру.
Затем поднялась и оказалась девчонкой, школьницей еще. Память на лица не подвела и Кэрриган узнала в ней живущую в трейлере неподалеку то ли Джун, то ли Брун… веснушчатую, с завидной копной волос и с сигаретой в зубах. Она запомнилась ей взглядом, надменно–насмешливым, которая та наградила ее, проходя мимо с весьма сомнительным типом в косухе на голое тело.
– Привет, – сказала та и снова улыбнулась, как тогда, днем, чем напомнила Мойре ее собственных одноклассниц – стройных милых девочек–хоть–сейчас–на–обложку – для которых интеллект был признаком серьезного заболевания, а не билетом в жизнь.
– Я Брук.
Точно… Брук.
– Прости. Такая темнота. Я бы не дошла.
Глаза Брук впились в Мойру, было за этим внимательным взглядом что–то неласковое, неудобное, общение хотелось немедленно прекратить, но природная вежливость запрещала так поступать.
Мойра поежилась невольно под колючим взглядом девушки. "Что-то в ней не так" - мелькнула мысль, которую, впрочем женщина не стала додумывать, потому как ситуация требовала немедленного ответа.
- Ну что вы, не стоит извиняться. Я все понимаю - такая темнота и вообще...
Мойра вдруг очень остро почувствовала это "и вообще". Она с трудом поборола желание немедленно забраться в палатку и с головой накрыться спальником. "Мойра Керриган,- убеждала она себя,- возьми себя в руки! Это всего лишь девочка...пусть даже и странная. Ты тоже не воплощение нормальности в своем этом костюме посреди палаточного лагеря".
Убеждения получались малоубедительным, тем не менее Мойра нашла в себе силы, чтобы продолжить разговор.
- А вы здесь с друзьями или одна?
– Мойра, – доверительно, фамильярно и вместе с тем неприятно прозвучало ее имя из уст этой Брук, – я здесь с тобой.
Она улыбнулась покровительственно, почти издеваясь, словно вся эта ситуация всецело принадлежала ей.
Раскаты грома раздались неожиданно, будто за спиной кто–то взорвал петарду. Очередная вспышка белого света не заставила себя ждать. Гроза щедро возмещала отсутствие электричества.
- Я красивая теперь? – прозвучал в полной темноте непонятный вопрос. И лишь освещенная, реальность открылась Мойре в полном жутком своем совершенстве. Обрамленное копной вьющихся темных волос, на женщину смотрело ее собственное лицо. Губы змеились, усмехаясь:
– Я тебе нравлюсь?
Ужас был настолько силен, что Мойра даже не смогла закричать. Сердце трепыхающимся комком подскочило к горлу, поэтому звук, который смогла издать женщина был похож то ли на хрип, то ли на стон. Реальность словно перестала существовать, оставив вместо себя только это ужасное лицо. Ужасное...или нет...или все-таки ужасное...или все-таки нет...
У Мойры кружилась голова, раскаты грома отдавались дрожью в каждой клеточке ее тела. Откуда-то из глубины, из закоулков бессознательного поднимались странные, неизвестные, неизведанные ощущения. Ужас сменился странной смесью ненависти и... ("О, Боже, что это сомной? Я, верно, схожу с ума!") любви, если можно этим словом назвать желание впиться в губы так, чтобы почувствовать вкус крови.
- Нет, - прошептала Мойра тем громким шепотом, который способен перекрыть рокот грозы, - ты не нравишься мне, я люблю тебя!
Слова, произнесенные словно бы чужим голосом, произвели на женщину отрезвляющее впечатление. Мойра отшатнулась от девушки, опустилась на колени,закрыла лицо руками и разрыдалась. А в голове беззвучным эхом продолжало звучать: "Любишь, любишь, любишь..!"
Сквозь раскаты грома слышался смех, истерический, счастливый. Но когда вспышка осветила Брук снова, он стояла к ней спиной, не шевелясь, ни намека на веселье, ни звука.
С неба наконец хлынула живительная влага - воздух шипел, благодарная прохладе, земля отдала все свои запахи - густые первобытные, безграничные, они наполняли все живущее свободой, словно отпуская их вновь на лоно природы нагишом и с единственной мыслью в голове - "Жить!".
Погасли костры и факелы, замигали беспомощно фонарики, зашипели сигареты. Но даже в полной темноте Мойра ощущала присутствие этого существа - древнего как сама жизнь и беспощадного как смерть. Молния зажглась всего однажды - знакомое любимое лицо исчезло, лиловый шар был на месте ее головы, был и исчез вместе с телом во вновь наставшей тьме.
- Надвигается шторм, ураганный ветер 20 метров в секунду, просьба к участникам отставить панику и устроиться на ночлег. На.. ...ет жар...я но..ка, друз... - пьяный мегафонный баритон запнулся и затих.
Мойра поднялась с колен, и, пошатываясь, словно пьяная, направилась к тому месту, где мгновение назад во тьме растворилась фигура, ужасная и прекрасная одновременно. Растворилась, оставив оттиск фиолетовой вспышки на сетчатке глаз, пустоту в том месте, где сердце, и...привкус крови на губах. И тогда Мойра закричала... Нет, никто не слышал ее крика. Женщина, запрокинув голову, беззвучно раскрывала рот, направляя вой раненной волчицы куда-то внутрь себя. Сколько прошло времени она не знала. Может быть, несколько секунд, а может быть несколько часов.
Постепенно реальность возвращалась к Мойре в виде ощущений дождевых струй, стекающих за воротник пиджака, дрожи в озябшем теле, боли в напряженных как струна мышцах.
Мойра обернулась, стараясь рассмотреть окружающий мир, и не смогла. Тогда жестом отчаяния она сорвала с себя пиджак и блузу, расстегнула юбку, позволив ей упасть в грязь, и подставила тело холодным отрезвляющим ("Вот это и есть жизнь, детка!") струям. Она чувствовала себя наядой, вакханкой, сильфидой...она чувствовала себя настоящей... А когда холод стал невыносим, Мойра Керриган, библиотекарь, забралась в палатку, закуталась в спальник и заснула сном, который принято называть мертвецким.
Брук
Женщина в костюме оказалась приветливо настроенной, она принялась сетовать, что ребят не видела и никого здесь не знает. Видно было, что она хочет помочь, но, увы, предположения, которые Мойра – так она представилась – выдвигала, казались вымученной попыткой оставить о себе хорошее впечатление.
– Брук, – она отложила палочку и уставилась на девушку во все глаза, будто что–то вспомнила. Правда, вот странность – Брук ведь никак не представилась, начав разговор. А женщина все смотрела на нее и мерзкая улыбка медленно расползалась в стороны, придавая лицу диковатый, до дрожи жуткий вид. – Ты помнишь, как я выгляжу?
Костер освещал всего–навсего половину ее лица, всполохи–сигналы надвигающейся грозы – другую, и на краткий миг, когда в унисон они обе стали видны, Брук увидела себя – в нелепом костюме старой девы, с непривычной прической–узлом на затылке, но лицо…лицо было ее, словно девушка смотрела в зеркало или зеркало глядело в неё.
Атмосфера их натянутой и пресной беседы вдруг изменилась разительно и очень быстро. Если раньше Брук хотела развернуться и уйти, оставив эту скучную бестолковую клушу дальше колупать свой костер, то теперь что-то внутри призывало ее сделать это немедленно — но совсем по другим причинам. Когда громыхнуло небо и яркая вспышка разрезала тяжелые тучи, когда треснули и стрельнули раскаленные угли и костер всполохнул, осветив лицо Мойры полностью, Брук вздрогнула от того, что увидела, и едва не отпрянула. На миг, на короткий миг в свете огня и неба лицо этой странной женщины показалась ей удивительно похожим на ее собственное, и коварные тени вычерчивали неестественное и пугающее выражение на нем. Это и была она, это была Брук — такая, какой она больше всего боялась себя увидеть, — в одиночестве поддерживающая пламя костра, брошенная и стареющая безмужница, не понимающая, насколько жалко и одновременно жутко она выглядит.
Брук оказалась сбита с толку и ощутила, как испуг на секунду сковал ее тело, и голос разума, кричащий, что это всего лишь наваждение, кричащий про тяжелый день и жаркое солнце, про темноту и тени, неверное пламя, надвигающуюся грозу, — про все, что делает любые обычные вещи и события странными и подчас зловещими, — едва-едва начал пробиваться к ее сердцу.
— Я… — Неуверенно начала Брук. — Простите, что?
Ей захотелось подняться. Встать и отступить хотя бы на шаг, но Брук этого не сделала — она пыталась успокоиться, мысленно придать случайности рациональное и успокаивающее объяснение. Она смотрела в костер, прямо в центр, где дерево выгорало и было красным от жара.
— Не знаю. — Наконец выдавила она. — Не помню. Что… Почему я должна помнить?
Голос, который ответил ей в полной темноте, теперь был неузнаваем. Он принадлежал и мужчине и женщине сразу, но нечеловеческие нотки сквозили в том, что мягко и умиротворяюще прозвучало в ответ:
- Мы ведь с тобой единое целое, Брук. Ты и я. Я и ты. Ну что ты, не видишь? - словно с ребенком разговаривало это бесполое существо. Белый свет, словно сквозь распахнутые неожиданно двери, вновь позволил видеть сидящего перед девушкой. Завершающий аккорд в исполнении грозы прозвучал оглушительным апогеем. Лиловый гладкий овал, обрамленный гладко прилизанными и убранными в хвост волосами, смотрел на Брук вместо какого бы то ни было лица.
Небо прорвало. Дождь зашипел погасшим костром и стал пахнуть влажной землей, но в следующую секунду, когда свет молнии стал полноправным хозяином, заменив факелы, фонарики и электричество, Брук не увидела перед собой никого, словно воображение действительно сыграло с ней злую шутку.
Ливень, смеясь,хлынул потоком, смывая все на своем пути, заставляя все живое бежать и трусливо прятаться.
- Надвигается шторм, ураганный ветер 20 метров в секунду, просьба к участникам отставить панику и устроиться на ночлег. На.. ...ет жар...я но..ка, друз... - пьяный мегафонный баритон запнулся и затих.
В гуле нарастающего ветра голос женщины показался Брук ужасающе неестественным, он больше не принадлежал той беспокойной, несуразной и суетливой не по делу Мойре, с которой она на свою беду завела разговор каких-то несколько минут назад. Брук обернулась резко — так оборачиваются люди, застигнутые из-за спины врасплох, — и вновь не поверила тому, что увидела. И теперь уже отпрянула — вслед за слепящей вспышкой молнии, снова преобразившей Мойру, исказившей, превратившей ее лицо в яркий слиток стекла.
Брук зажмурилась, неосознанно пытаясь прогнать наваждение, но даже в эту долю секунды в кромешной темноте видела горящий лиловый овал. Она вскочила с места, уже не в силах пересилить себя, и этот ее порыв снова сопровождали всполохи и грохот неба, готового разразиться проливным дождем. А затем — Мойра пропала. И в том месте, где блестел кристальный овал, осталось только слепое пятно — то ли запоздалый эффект от раскаленных углей, то ли ненормального, сверхъестественного явления, химеры, иллюзии, обмана разыгравшегося воображения. Много подобного крутилось в голове — и ничто не являлось хоть сколько-нибудь подходящим для описания той хрени, которая только что произошла.
Хлынувший ливень не дал ошеломленной Брук времени на то, чтобы прийти в себя. Надвигалась гроза, и над Кесвудом неслось предупреждение. Костер шипел и умирал, а весь фестиваль тонул в сером ливневом мареве. Брук смотрела на единственную свободную в поле ее зрения палатку — палатку женщины, которая только что напугала ее до усрачки, — и думала о том, что у нее, кажется, нет иного выхода.
И уже внутри, осматриваясь и подсвечивая себе телефоном, она лихорадочно вспоминала, что она сегодня ела или пила, с кем и что курила в течение бессмысленных, но задушевных бесед. Потому что все это походило на трип — и Брук пыталась оправдать случившееся случайной дозой разбавленного в коле мета.