Бросаясь в свою последнюю атаку, Пятачок искренне верил, что жизнь его — лихая, удалая, куражная, где-то веселая, а где-то грустная, в общем, как гласила известная поговорка "какая-никакая, но своя" — закончилась. Он был готов провалиться во тьму, исчезнуть в небытие или чё там еще приготовили, не суть важно. Это был чистый порыв, стремление души, и перечить ему логическими доводами не пристало.
Но в основе этого самоубийственного броска лежал еще один немаловажный факт: Димон не любил, чтобы его ценную тушку трогали. Пулевые ранения еще куда ни шло, хотя и они были весьма неприятны, но травмы, полученные в рукопашных схватках — увольте. Не для того Пятачок коллекционировал волыны. И хотя по молодости случались, конечно же, потасовки, и выхватывал Димон в хлебало, и сам раздавал на пару с Коляном, но все же волыны были куда предпочтительнее ввиду отсутствия прямого телесного контакта с противником — а противника, соответственно, с его телом.
Поэтому, после того как Харди подцепил его на манер свиньи для предстоящей разделки, Димон не отключился только и исключительно благодаря Анечкиному коктейлю, который теперь играл с ним злую шутку — боль была ужасающей, невыносимой, выжигающей мозги, но все еще недостаточной, чтобы отрубиться. От пробитых крюком предплечий из глаз текли слезы, торчащий в ноге тесак заставлял сорванные связки тоненько сипеть. А связки Димон сорвал еще тогда, когда его пальцы отделились от тела. Видя, как они удаляются от него, оставаясь валяться в паре десятков сантиметров от пистолета, пока Харди тащил его самого к лестнице, Димон выблевал на пол все, что можно было выблевать из желудка. Дальнейшее перемещение на крышу отметилось только бесчисленным количеством ступеней, от ударов о которые хрустела эмаль на зубах. По сравнению с этим ожоги, полученные от затухающего пламени собственной Зорьки, были сущей мелочью.
Нельзя было сказать, что Димон пришел в себя только на крыше — скорее, он вернулся к осознанию реальности, от которой пытался стремительно убежать в забытье и не мог. Стоя на коленях, он с трудом сфокусировался на хриплом голосе, доносящемся откуда-то сверху, и потратил немало времени, чтобы въехать в смысл.
"Пошел ты, гнида!" — возопило все естество Димона, израненное, искалеченное и подогретое чувством мести за Коляна, которое собственно и привело его к этому не самому радужному финалу. Но Димон молчал, позвякивая цепью от болезненнных судорог, которые колотили все его тело. Молчал и плакал.
Потому что Димон очень не любил, когда его ценную тушку трогают.
И пусть построение фразы обгорелого демона сулило еще большие муки для дальнейшей жизни, сам факт ее наличия сулил большую целостность тушки, нежели прекращение страданий.
Чертов Анечкин коктейль, если бы не он, все было бы намного проще.
— Жить, — тихо просипел Димон, продолжая всхлипывать.