— Гуха.
Слово, выплюнутое Николаем, в своем первозданном смысле наверняка несло массу оттенков, но сейчас, смешанное с кровью, артикулированное через дыру в щеке и приправленное хоть и сдерживаемыми, но все еще болевыми ощущениями, оно несколько потеряло вескость. Зато приобрело загадочную неопределенность, впрочем как и остальная речь Николая.
— Я ехя яхь гуха огху аху яхь, игах егахый, — несмотря на артикуляционную палитру, больше подходящую младенцу-грудничку, Колобок постарался вложить во фразу побольше эмоций, дополняя ими утраченный смысл. Машинально попытавшись ощупать пришпиленным к челюсти языком потери и разрушения в ротовой полости, Николай разразился потоком оставшихся доступных ему звуков, смешавшихся с хлещущей кровью в совсем уж нечленораздельную кашу.
— Что?! Нихера не понятно! Колян! Колян, чё там ващще?! — надрывался Димон, хрипя телефонным динамиком.
— Ихег охый, яхь. Егах угох... ай яхь, — оборвав ответ Димону возгласом, преисполненным неодобрения, Колян уронил мобилу на пол и ухватился за цепь, уменьшая нагрузку на истерзанную челюсть. Двинувшись навстречу противнику, чтобы уменьшить натяжение, и, как следствие, хотя бы часть болевых ощущений, Колян снова прижал к лицу перстень, пачкая кровью простенькую алюминиевую "гайку". Разорванный рот не слишком располагал к поцелуям, но Колобок постарался — равно как и приложить к Харди повторный хук справа.