Жизнь полна вопросов. Большинство из них остаются без ответов, часть получает ответы неверные, и отдельные счастливые экземпляры удостаиваются ответа верного. Но для многих вопросов нахождение ответа — это не самоцель. Ведь сам вопрос, заданный в нужное время и в подходящем месте, может очень круто изменить чью-то жизнь.
***
— Йоу, чувак! Ты знаешь, что забрел в небезопасный район, чувак?
Вопрос, заданный лицом афроамериканской национальности, украшенным набором золотых зубов, и укомплектованным грузным телом в цепях и татуировках, свободными провисающими джинсами, бейсбольной битой и десятком товарищей чуть меньшей упитанности, отличавшихся друг от друга лишь цветом штанов, был по своей сути призван круто менять жизнь каждого опрашиваемого по отдельности.
Но в этот вечер, окутавший Нью-Рэйвенвуд в целом, и окраину квартала русской диаспоры, вплотную примыкавшей к гетто (а некоторыми топографически неграмотными личностями с гетто и отождествляемой) в частности, привычный вопрос не возымел привычного эффекта. Опрашиваемый субъект, одетый вопреки местной моде не в джинсы и кроссовки, а в тщательно начищенные черные лакированные туфли и удобные синие спортивные штаны с тремя белыми полосками узнаваемого бренда по бокам, вместо демонстрации бледности лица, тремора конечностей и неизъяснимого желания поделиться ценностями с ближним, лишь недоуменно глянул снизу вверх из-под кожаной кепки на источник звука и сказал с явным русским акцентом:
— Небезопасный район? Здесь? Да ты походу в Бутово ни разу не был... чувак.
Что-то было в голосе русского, что заставило лицо афроамериканской национальности задуматься о смысле жизни, бытия и приоритетах. Однако общество товарищей во-первых придавало уверенности, а во-вторых не позволяло ударить в грязь лицом, поэтому следующей репликой пришлось комментировать угрожающую жестикуляцию и размахивание битой в опасной близости от лица русского:
— Йоу, мазафака! Ты что-то имеешь против моего района?! Я тебя щас так разукрашу, мама не отмоет!
— Слышь, чмо, — недоумение в голосе русского сменилось недоброжелательностью, а ругательство, простое, знакомое и понятное, неожиданно сбило остатки боевого настроя и до кучи отозвалось тупой болью где-то внутри. — Мамку мою не трогай, перхоть. Не дорос еще, лошара, со взрослыми людьми родителей поминать в беседе. Думаешь, раз собрал шайку тупых отмороженных дебилов, которых мамы в детстве недолюбили, а папы перелюбили, так теперь можно к прохожим с невежливыми вопросами подрывать? А если в ответку прилетит? Не ожидали, а? Чё вылупились, обезьянки неприрученные! Извиняйте, бананов нет, не завезли! Пшли нахер отсюда!
С каждым новым обидным словом лицу африканской национальности становилось все хуже, равно как и упомянутым в оскорблениях товарищам. Невзирая на то, что часть ругательств была не очень понятна ввиду прямого перевода с витиеватого русского языка, а часть вообще и на ругательства не очень была похожа, к концу монолога вся группа корчилась на асфальте в спазмах, будто только что съела тележку просроченных хотдогов вместе с продавцом.
— И это я еще не матерился, утырки, — сплюнул русский, доставая из мятой пачки сигаретку и направляясь куда-то в закат. Оброненное слово отозвалось дружным стоном.
***
Закусочная "Березка", вывеску которого украшало натуральное березовое полено, к которому очень охочей до творчества, но не очень мастерской рукой было пририсовано остальное дерево, была однозначно центральным по значимости, и почти центральным по расположению, местом в квартале русской диаспоры. Владелец закусочной, Иван Борисович, считался неофициальным лидером эмигрантов, и его заведение представляло собой нечто вроде мэрии или ратуши. За исключением того, что в административном здании обычно бухать нельзя, по крайней мере, в открытую. Сегодня в закусочной было спецобслуживание, что собственно означало только то, что за банкет платил кто-то один, и в данном случае этим одним был сам Иван Борисович. Банкет, впрочем, находился уже в той стадии, когда его основная причина становилась достаточно туманной, чтобы перестать отличать день рождения от поминок.
Царящий в зале гул, фоном для которого были звуки шансона, отдаленно напоминающие музыку, до дальнего угла зала долетал с трудом, позволяя Николаю, Дмитрию и еще нескольким молодым людям спортивного телосложения, которых Николая поголовно называл "Толянами", вести светские беседы.
— ...и, короче, он такой грит: "В пятницу все будет!" А я грю: "Слышь, братюнь, сегодня пятница!", и волыну достаю. Он смотрит на волыну, на календарь, на меня, потом опять на волыну, и такой "И впрямь пятница уже... как время-то летит!", а сам быстро-быстро кассу выворачивает!
Рассказ Дмитрия был встречен одобрительным гоготом Толянов. Николай тем временем с неопределенной ухмылкой осматривал зал, но казалось, что смотрит он куда-то намного дальше, чем окружающие интерьеры "Березки". Дмитрий, разлив по рюмкам водку, ткнул товарища в плечо, привлекая внимание:
— Слышь, Колян, чё такой невеселый? Последнюю ж банду нигерскую отстроил сегодня, из тех что наглели! Борисыч тебе и так в пояс кланяется, а после этого вообще — гля какую поляну накрыл! Отдохнем как люди пару деньков, а то с приезда все работаем и работаем! А потом и домой можно махнуть, правильно я говорю?
Николай машинально покивал головой, опрокинул в себя рюмку водки, хрустнул малосольным огурцом и взглянул на Димона.
— Не едем мы домой, Димон.
— Чё?..
— Через плечо, Димыч! Водки выпей, выдохни, и слушай. Я тут, пока мы негров гоняли, послушал о чем люди говорят. Нью-Рэйвенвуд — особенное место. А нам уже давно нужна территориальная экспансия...
— Экс...чё?
— Забей. Расширяться нам надо. Заводы, банки, пароходы — это все хорошо, но если застрять на месте, загнемся. Поэтому будем работать здесь. Начнем, как обычно, с малого — гопстопы, крышевание, контрабанда, все как обычно... Заодно и с местными познакомимся. Ну ептыть, первый раз что ли?
— Ну... Это да, не первый, но... чё, вот так сразу?
— Неизбежность процесса обуславливается пассионарностью вовлеченных субъектов, а излишнее ожидание приведет к стагнации.
— Чё?!
— Нечего кота за яйца тянуть, говорю.